Завитушка фыркнула и, пятясь к ним крупом вперед, снова дернула задней ногой. Господи, только бы она его не лягнула еще раз. Да и сама хозяйка могла запросто получить копытом. Девушка поцокала языком, выпрямилась, подзывая крупную каурую лошадь, и от греха подальше отвела ее к морковным грядкам, где зеленела сочная ботва. А сама вернулась к парню, который лежал на кирпичной дорожке и корчился от боли. Прикусив губу, она легко погладила его по голове. У него были вьющиеся русые волосы.
— Это шпат, — выговорила она, не найдя ничего лучше.
Он издал нечленораздельный звук, который при желании можно было истолковать как переспрос: «Что?»
— Когда лошадь резко, судорожно вскидывает заднюю ногу, — объяснила она, — это называется шпат.
Жалобно закряхтев, он попытался вытянуться, но только охнул и снова свернулся клубком.
— Ну спасибо. — Казалось, ему не под силу разжать зубы. — Буду знать. — Он перевел дыхание. — Я-то думал, это называется… удар копытом.
— Вообще-то, очень похоже. Мне жутко неприятно, что так вышло. Наверное, боль нестерпимая, да?
Он едва заметно кивнул:
— Типа того.
— Завитушка впервые такое выкинула.
— Кто-кто?
— Завитушка. Впервые такое выкинула. Раньше никогда не лягалась.
— Надо же. — Слова получались отрывистыми, словно рублеными.
— Честное слово. Но в принципе, к лошадям нельзя подходить сзади, особенно к чужим.
— Угу. Но в принципе… — подхватил он, — с лошадьми… — еще один судорожный вдох, как стон, — в огород тоже нельзя. Особенно в чужой.
— Это верно. Извини.
— Ты, случайно, не глухая?
— А? Нет, что ты. Я просто плеер слушала.
— Можно узнать… — он сдавленно глотнул воздуха, — …что именно?
— Да так, «Вот это музыка»4 и еще там.
— Оно и видно.
Она снова прикусила губу. Вся ее вина заключалась в том, что к концу верховой прогулки, после осмотра поместья и береговой линии, ей приспичило свернуть в этот обнесенный стеной запущенный огород. Вернувшись из Испании, она не могла дождаться, когда можно будет вывести из стойла Завитушку и вскочить в седло. Она еще раз погладила мальчишку по голове. Волосы были очень мягкими. У нее почти не оставалось сомнений, кто он такой.
— Схожу за подмогой. Принести чего-нибудь?
— Не знаю. Лед захвати.
Он повернул голову, и только теперь она смогла как следует его разглядеть. Конечно, лицо искажено страданием, но, как можно заключить, в нормальной кондиции он наверняка недурен собой. Прекрасные карие глаза, цветом как масть Завитушки. Выглядит лет на шестнадцать — на год-полтора старше ее самой. Чем-то напоминает Ника Роудса из Duran Duran. По собственному убеждению, она уж год как переросла Duran Duran, но симпатия к Нику осталась.
— Честно, не знаю, как быть, — выдохнул он. — Может, врача вызвать? На всякий случай, понимаешь?
— Чего уж тут не понять. — Она сильнее сжала его плечо. — Сейчас сбегаю в дом.
— Только сначала уведи эту скотину от моих грядок.
— Как скажешь. Я мигом.
Она быстрым шагом вывела лошадь через высокую калитку и оставила за стеной с западной стороны огорода.
Боль то накатывала, то отступала, словно волна, терзающая каждую песчинку, как крошечное яичко. Ох, сил нет терпеть, мать твою. За что такие муки? Года три-четыре назад ему зафигачили между ног теннисным мячом, тоже приятного мало, но разве можно сравнить? Неужели эта невыносимая мука — плата за секс, оргазм и продолжение рода? На самом деле у него еще ничего такого не было, только дрочил втихаря, а теперь испугался, что дальше этого и не пойдет. А могут яйца лопнуть? Ой-е. Совсем недавно ему пришло в голову, что неплохо бы когда-нибудь (не сейчас, конечно) стать отцом, а вдруг это уже не для него — и виной всему какая-то мочалка и ее бешеная, злобная кобыла, которая лягается как черт. Сейчас бы встать, спустить джинсы и трусы да определить степень увечья, но об этом и думать нечего — девчонка, того и гляди, вернется, а с ней дядя Джеймс, тетя Клара или отец с матерью.
Мало-помалу — ну совсем еле-еле — боль начала отступать. Он уже не чувствовал себя инвалидом. Опираясь рукой на кирпичную дорожку, он осторожно сел между грядками латука. Вытер глаза. Нет, на самом деле он, конечно, не ревел, просто от боли и судорожной гримасы сжимались слезные протоки — так он решил. Вытащив из кармана носовой платок, он высморкался. Даже это отозвалось болью. Покашлял. Опять больно. Задумался, как бы встать на ноги, но побоялся, что от этого будет еще хуже. В глаза бросилась черная шапочка, которую девчонка оставила прямо на дорожке. Бархатистую поверхность пересекал, как золотой меридиан, длинный вьющийся рыжий волос, поблескивающий на солнце.
Девушка отсутствовала минут пять-десять, но вернулась одна, неся ведерко со льдом.
— Где их черти носят? — воскликнула она. — Всех как ветром сдуло. И ни одной машины.
Он уставился на нее, смахнув последнюю слезу. Росточка невысокого, на голову его ниже. На вид вроде бы ровесница. Фигурка аппетитная, вполне, как говорится, «оформившаяся», подумал он. Высокие черные сапожки, длинная черная куртка и светлые рейтузы сидели на ней как влитые. Стянутые в узел рыжие волосы отливали медным блеском в синеве летнего дня. Она присела рядом с ним на бордюр. Глазищи зеленые. Кожа слегка тронута загаром, на щеках нежный румянец. Аккуратный носик.
— Смотри, лед притащила. — Она с грохотом опустила ведерко на кирпичную дорожку между носками ботинок и, порывшись в кармане куртки, извлекла упаковку таблеток. — И парацетамол. Думаю, не повредит.
Он сделал одобрительный жест.
— Вот спасибо. Теперь не умру. Уже полегчало. Жить буду. — Обхватив колени, он вперился взглядом в бесконечность и сделал полный выдох.
У него были сильные руки и длинные, жутко грязные пальцы: кожа бурая, под ногтями чернозем. Она невольно содрогнулась.
— Ну ладно. Пронесло, да? — улыбнулась она.
Тут он заметил у нее на верхних зубах брекеты. Поймав его взгляд, она сжала губы. Ишь ты, надулась, фыркнул он про себя. А так — симпатичная. Если не считать скобок на зубах.
Девушка протянула руку.
— Софи. А ты — мой двоюродный брат Олбан, так?
Он осторожно пожал ее маленькую ладонь. Выходит, они двоюродные. Жаль.
— Да, верно, — сказал он. — Приятно познакомиться.
— Вообще-то мы уже встречались, давным-давно, в раннем детстве, но не важно, мне тоже приятно.
Олбан кивнул.
— Спасибо за лед, — сказал он, подаваясь вперед и снова хмурясь от боли. — Но, наверное, мне лучше вернуться в дом. Может, ванну прохладную приму.
Она встала, помогла ему подняться, подхватила ведерко со льдом и, увидев первые неуверенные шаги Олбана, пристроилась у него под правой рукой. Так и довела его до порога. Это скорее мешало ему, чем помогало, но ощущение было приятное, да и пахло от нее вкусно, даром что родственница.
В сознательном возрасте он уже во второй раз приехал на все лето в Лидкомб. Впрочем, здешние места были для него не внове. Родился он в Гарбадейле, в самой северо-западной точке Шотландии. Жил там с отцом и родной матерью Ирэн до двух лет, пока с мамой не случилась беда. Тогда-то отец и перевез его в Лидкомб. Оба поместья с огромными домами находились в совместном владении родни. Вопрос о том, где жить, каждый решал сам, но с согласия старших. В те времена это практически означало дедушку Берта и бабушку Уин.
Ни маму, ни поместье Гарбадейл он почти не помнил. Лучше всего он знал Лидкомб. Здесь они жили, здесь он вырос: поначалу, в раннем детстве, играл в доме, а потом, став постарше, набравшись сил и смелости, начал проводить все больше времени в саду и окрестных угодьях.
4
«Вот это музыка» («Now That's What I Call Music») — ежегодные сборники хитов, выпускаются фирмой «Полиграм» с 1983 г.