А. Мейкок (о «munis strictus»): «Это была камера-одиночка; кормили исключительно хлебом и водой. Иногда узника приковывали цепями к стене и надевали на него кандалы. Навещать его дозволялось лишь инквизитору и епископу. Однако в 1351 году, по просьбе генерального викария Тулузы, король Иоанн II приказал, чтобы дважды в месяц узники имели возможность отдохнуть и поговорить с друзьями».
А. Мейкок также добавляет: «Меньше всего Святая палата хотела, чтобы все кающиеся грешники погибали в тюрьме от нужд и лишений. «Надо быть осторожным, — заявил один из представителей власти, поражая шаткостью своей позиции, — а то как бы суровая тюремная дисциплина не довела до смерти осужденных… потому что в этом случае судей, которые вынесли этот приговор, обвинят в неспособности вынести правильный приговор». Таким образом, даже если инквизитор был настоящим монстром, он не мог спокойно относиться… к смерти осужденного им еретика. Даже если мы согласимся с мнением оппонентов, которые выставляют всех инквизиторов только в черном свете и выставляют их как людей, глухих к голосу справедливости и ничего не знающих о порядочности, то нам придется признать, что следить за нормальным состоянием тюрем было в интересах инквизитора».
В целом инквизитор действовал, ориентируясь на свои собственные представлении о каре, справедливости и правосудии, так как четкое, строгое, единое законодательство фактически отсутствовало. Он мог по собственному разумению в известных пределах смягчить или ужесточить наказание, вынесенное по приговору, как мог и возобновить следствие, если находил какие-то новые улики по делу. Какие-либо смягчающие обстоятельства он также мог учесть — так, согласно установлениям римской курии, в случае незначительного преступления могла быть облегчена участь единственного кормильца в семье! — однако историки отмечают, что это происходило очень редко. К тому же церковные соборы только и делали, что настраивали инквизицию действовать как можно жестче. Например, Нарбоннский собор (1244), наоборот, указывал инквизиторам, что они «не должны мужа щадить ради жены, жену — ради мужа, отца — ради детей, единственным кормильцем которых он был».
Тем не менее с инквизиторами так или иначе можно было договориться. Случалось, что взамен за полезные услуги служители Святого Официума выпускали своих осужденных на свободу. Свобода, разумеется, была очень условная — она напоминала жизнь пса, которого в любой момент можно было дернуть за цепь, и все же подобные случаи имели место и не были такой уж фантастической редкостью. Бывшего еретика предупреждали, что при первом же подозрении за ним тут же вновь явится инквизиция и наказывать его будут уже безо всякого суда и следствия[34] — ведь единожды его вина уже была доказана.
Конфискация имущества содержала в себе интересный момент, который не обходит своим вниманием ни один исследователь инквизиции: это дела против умерших. Уже говорилось, что в случае смерти подозреваемого в ереси следствие не прекращалось. Но бывало и такое, что следствие после смерти подозреваемого только начиналось, причем, когда человек умер — вчера или много лет назад, не играло особой роли.
Целью в данном случае была конфискация имущества еретика. Напомним еще раз: инквизиция не имела постоянного финансирования и вынуждена была искать источники дохода самостоятельно. Поэтому дела против умерших еретиков были превращены ею в неиссякаемую золотую жилу. Надо признать, что инквизиция была смела, дерзка и в своей изобретательности до гениальности проста. «Она могла обвинить в ереси не только недавно, но и давно — сто или двести лет тому назад — умершего человека. Основанием для дела могло послужить заявление любого фискала или сфабрикованный с этой целью «обличительный» документ. В подобных случаях выносился приговор: останки еретика сжечь и пепел развеять по ветру, имущество же изъять у наследников и конфисковать» (И. Р. Григулевич).
Впрочем, нельзя не отметить, что конфискованное имущество (особенно, если рассматривать Францию) отходило не только инквизиции. На деятельность Святого Официума во Франции существенное влияние оказывала светская власть, и этим влиянием она пользовалась отнюдь не бескорыстно, претендуя на свою долю от конфискованного имущества еретика. Причем заинтересованы в добыче инквизиции были все — от короля до городских властей, что приводило к серьезным злоупотреблениям. Ибо одно дело было обирать законопослушных граждан и совсем другое — еретиков, богомерзких преступников, наживших свое состояние, вполне вероятно, с помощью колдовства…
Относительно жадности инквизиции Г. Ч. Ли пишет следующее: «Конечно, было бы несправедливым говорить, что скупость и жажда к грабежу были главными двигателями инквизиции, но нельзя отрицать, что эти низкие страсти играли видную роль… Все, занимавшиеся преследованием, всегда имели в виду материальную выгоду. Не заинтересованная материально, инквизиция не пережила бы первой вспышки фанатизма, породившего ее; она могла бы существовать только в течение одного поколения, а затем исчезла бы и возродилась бы снова с возрождением ереси…»
Стоит обратить внимание и на то, какой силой наделялся приговор инквизиции. Он считался окончательным и обжалованию не подлежал — изменить его мог разве что сам инквизитор. Правда, осужденный мог обратиться к папе римскому с просьбой о помиловании и пересмотре дела, и некоторые так и делали. Но далеко не все. Многие, как ни странно, опасались обращаться к высшей инстанции, так как считали, что папский престол окажется на стороне инквизиции и наказание им будет ужесточено и, кроме того, набравший обороты гнев Святого Официума обрушится на их родственников.
Таким образом, для большинства людей приговор инквизиции становился клеймом на всю оставшуюся жизнь — иногда, если приговор был смертным, очень короткую.
Аутодафе
Зачастую историки описывают аутодафе и казнь как единое действо, и это неслучайно — в конце концов именно после аутодафе казнь и исполнялась. Однако надо понимать, что казнь не была частью аутодафе.
Термин «аутодафе» имеет португальские корни (auto da fe) и в дословном переводе означает «акт веры». Во Франции, о которой мы ведем речь, эту религиозную церемонию называли иначе — sermo generalis, что дословно переводится как «общее слово».
Но в любом случае, как эту церемонию ни называть, суть у нее одна — это торжественная акция, включавшая в себя процессии, богослужение, выступление проповедников, зачитывание приговора обвиняемым и публичное покаяние осужденных еретиков при большом скоплении людей. Как правило, ее приурочивали к важному событию в жизни страны или какой-либо местности. Таковыми считались свадьба или рождение ребенка в королевской семье, праздник, посвященный святому, иногда приезд важного лица, назначение нового инквизитора и т. д.
Вопреки расхожему мнению, даже передачу еретиков светской власти для казни эта церемония в себя включала далеко не всегда. Если рассматривать, к примеру, деятельность Бернара Ги, то за долгие годы работы в Тулузе он председательствовал на восемнадцати sermo generalis, и на семи из них самым серьезным наказанием было тюремное заключение, и, следовательно, еретиков светским властям не передавали.
Однако sermo generalis, после которых приводились в исполнение смертные приговоры осужденным еретикам, также были частой практикой.
Правда, понятие «частой практики» тут следует пояснить. Sermo generalis редко когда проводились чаще одного раза в год. Общего правила не существовало. В каждом городе и при каждом инквизиторе церемония приобретала свой окрас, и даже место проведения не было четко определено. Так, например, наделенная мрачным чувством юмора инквизиция Памье проводила ее прямо на кладбище. Иногда sermo generalis проводились на территории монастырей или на городских площадях. Бернар Ги устраивал церемонии в соборе Св. Стефана в Тулузе.