Но одна тенденция прослеживается четко: на аутодафе стремились собрать как можно больше народу. Впрочем, специально сгонять людей не приходилось: многие воспринимали свое присутствие на таких церемониях и как исполнение долга, и как развлечение одновременно. Причем это касается как знати, так и простонародья. В 1420 году во французском городе Аррасе sermo generalis даже пришлось прервать из-за обрушения помоста, на котором сидела знать, — он не выдержал скопления людей, пришедших поглазеть на казнь.
Как правило, церемония начиналась утром. В отведенном для нее месте воздвигалось два деревянных помоста. В назначенный час к ним, уже окруженным толпой, являлась процессия, которую возглавляли епископ и прочие священнослужители города. Здесь же, разумеется, был инквизитор со своими помощниками. Следом двигалась городская знать и представители светской власти. Еретиков вели в сопровождении вооруженной охраны — впереди шли осужденные к менее строгим наказаниям, за ними — к более суровым. Шествие сопровождалось пением псалмов.
Священнослужители и знать занимали место на одном помосте, на другом собирали еретиков, которым предстояло в конце церемонии выслушать приговор инквизиции. Делалось все, чтобы еретики в этот момент не были похожи на мучеников: их мыли, стригли, одевали в чистую одежду, накануне хорошо кормили и давали вина. Городская стража следила, чтобы толпа зевак не навредила им (желающие расправиться с вероотступниками находились довольно часто), но никто не запрещал людям выкрикивать проклятия, требовать от еретиков покаяния и вообще обличать ересь как таковую. «Родственники» инквизиции обыкновенно проявляли в этих выкриках наибольшее рвение.
Далее начиналось богослужение, которое проводил инквизитор. Впрочем, богослужением в чистом виде это назвать нельзя; скорее это была краткая проповедь, в которой осуждалась еретическая скверна и упоминались еретики, собранные на площади. В завершение проповеди инквизитор грозил отлучением от церкви всем, кто дерзнет воспротивиться деятельности Святого Официума. Далее выступали представители городской знати, а также сенешали, судебные приставы, магистраты и прочие должностные лица — все они клялись в верности церкви, обязывались преследовать еретиков и оказывать инквизиции всевозможную поддержку.
Лишь после того, как все речи были произнесены, внимание собравшихся переключалось на еретиков. Судя по исследованиям А. Мейкока, им заранее, за несколько дней до церемонии, сообщали о самом строгом варианте приговора. Тонкость состояла в том, что некоторым из них приговоры на sermo generalis иногда объявлялись более мягкие, а кое-кого из раскаявшихся вовсе отпускали на свободу. Почти всегда это воспринималось и толпой, собравшейся на аутодафе, и самими осужденными как проявление настоящей христианской доброты. «Так, на аутодафе, проводимом 30 сентября 1319 года, — пишет А. Мейкок в своей «Истории инквизиции», — Бернар Ги выпустил из тюрьмы пятьдесят семь человек и освободил тридцать от наказания в виде ношения крестов. Третьего и четвертого июля 1322 года он выпустил из тюрьмы одного человека и одиннадцати отменил наказание в виде ношения крестов».
Приговоры зачитывал нотариус в порядке наращивания строгости. Если на sermo generalis присутствовали еретики, впавшие в ересь повторно, или еретики, отказавшиеся покаяться даже после признания своего преступления[35], их чаще всего передавали светской власти, и та приговаривала их к казни через сожжение на костре или к пожизненному строгому тюремному заключению.
Приговор читали сначала на латыни, затем — на местном языке. В нем коротко перечислялись совершенные еретиком преступления и объявлялось наказание. Осужденные на тюремное заключение уходили в сопровождении городской стражи, а приговоренных к смерти отводили к месту казни.
Как правило, казнь редко происходила на том же месте, что и sermo generalis. Для этого обычно использовалась соседняя площадь, куда после церемонии торжественно переходили церковные и светские нотабли и горожане.
Казнь через сожжение
Итак, sermo generalis, или auto da fe, закончено, настал черед исполнить приговор, вынесенный смертникам.
Тут заметим, что инквизиция, передавая еретиков светским властям, призывала тех быть милостивыми. Обыкновенно использовали форму: «Мы отпускаем тебя, имярек, с нашего церковного форума и передаем тебя в руки светских властей. Но мы умоляем светский суд вынести приговор таким образом, чтобы избежать кровопролития или угрозы смерти».
Слова эти носили характер проформы, потому что если бы светские власти всерьез решили бы вынести мягкий приговор или не выносить никакого, это тут же стало бы поводом для доклада понтифику и инквизиционного разбирательства. Как пишет А. Мейкок, «во всем, что касалось экзекуции, светский магистрат действовал как инструмент церкви. Еретик, переданный светской власти инквизитором, представал перед магистратом как осужденный преступник, чье преступление, заслуживающее смертной казни, было доказано.
О втором суде, проводимом светскими властями, и речи не заходило[36]; больше того, магистрат иногда даже не узнавал о подробностях дела. Инквизитор говорил свое слово, так что светской власти оставалось только устроить экзекуцию».
Возникает закономерный вопрос: зачем вообще нужна была такая формальность? Ведь после жестоких допросов, применяемых к арестантам, инквизиции, казалось бы, не следовало прибегать к помощи третьих лиц для исполнения приговора, с которым — пусть даже теоретически — при таком раскладе могли возникнуть сложности.
Все дело в католической доктрине «Ecclesia non novit sanguinem» — «Церковь не пятнается кровью». Исходя из нее, самостоятельно привести смертный приговор в исполнение служители Святого Официума не имели права. Но они вполне могли сделать это руками светских властей. Такой вот занимательный нюанс.
И еще один резонный вопрос: почему из всех возможных вариантов казней — именно сожжение? Ведь светские суды обычно приговаривали преступников к отсечению головы, четвертованию или повешению. Отчего же здесь все иначе?
На этот вопрос отвечает Брайан Лейн, приводя две цитаты из Ветхого и Нового Заветов: «Первая взята из книги Иисуса Навина (7:25): «И побили его все Израильтяне камнями, и сожгли их огнем, и наметали на них камни». Вторая — из Евангелия от Иоанна (15:6): «Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают». Очищающее свойство огня стало причиной того, что сожжение на костре считалось во всей Европе самым действенным средством борьбы казнить несколько человек). Дрова, иногда политые маслом, чтобы лучше горели, и солому также заготавливали заранее.
Пока смертников сопровождали к месту казни, «родственники» инквизиции и монахи, идущие рядом с ними, продолжали уговаривать их покаяться и отречься от ереси. И нередко достигали в этом успеха.
Наконец, смертников привязывали к столбам. Фиксировались зачастую руки, ноги и корпус: иногда с помощью веревок, иногда с помощью цепей — строгих правил на этот счет не существовало. После этого еретикам предоставлялся последний шанс отказаться от ереси. Покаявшимся жизнь не сохраняли, но в виде милости подвергали удушению и сжигали уже их мертвые тела, причем во времена более поздней инквизиции такая практика стала распространенной.
Тех же, кто отказывался принести покаяние, палачи сжигали живьем, и особо уважаемые прихожане (и, разумеется, «родственники») подбрасывали в пламя хворост. Иногда в костер также бросали еретическую литературу, найденную у осужденных.
Длительность мучения несчастных зависела от того, какие дрова подготовили для казни, сухие или сырые. Разница в том, что сырые дрова рождают значительно больше дыма, который поднимается густой завесой, и человек, привязанный к столбу, задыхается и умирает от отравления дымом и угарным газом раньше, чем начнет гореть заживо. На свое счастье — если тут о счастье можно говорить — он успеет ощутить только первую волну жгучей боли от ожогов, поражающих нервные окончания на коже.
35
В эту же категорию входили люди вроде Жака де Моле, последнего магистра тамплиеров, который отказался от собственных признаний прямо на церемонии, что, по сути, обеспечило ему смертный приговор.
36
Впрочем, учитывая, что светские власти зачастую гораздо больше думали о том, как бы урвать себе кусок от имущества еретика, нежели о том, соблюдают ли они справедливость, противиться воле инквизиции они в большинстве своем не пытались.