По мере того как нищенствующий орден францисканцев обретал силу, внутри него начинали возникать разногласия, и к концу 1230-х годов оформились две партии. Первая явно склонялась к мистицизму и к тому, чтобы сурово следовать правилам аскетизма, установленным основателем ордена Франциском Ассизским, вторая же, наоборот, стремилась хотя бы частично от этих правил отказаться и задавались вопросом, можно ли братьям владеть деньгами и землями?
«Червь раздора проник в орден францисканцев… — пишет Х. К. Цандер. — Когда святой Франциск в 1226 году скончался, его братство разбилось на две беспощадно враждующие фракции. На одной стороне были реалисты, которые хотели быть бедными по духу, но не материально… На другой стороне стояли фундаменталисты (спиритуалы. — Н. М.)… с весьма примечательным тезисом: если монах не беден материально, то значит он богат…»
В попытке угнаться за статусом самых бедных спиритуалы с пугающей быстротой дошли до абсурда. Самые радикальные из них — фратичелли[37] — укорачивали свои рясы, полагая, что бедность монаха по более короткой рясе и узнается. И в конце концов их рясы едва прикрывали ягодицы…
Впрочем, в споре внутри ордена это им не помогло. Верх брала то одна партия, то другая, пока наконец оказавшиеся в меньшинстве спиритуалы не были полностью разбиты и причислены к еретикам.
Началось все с широкого распространения в Париже в 1254 году книги «Вечное Евангелие». Некоторые историки приписывают ее авторство аббату-цистерцианцу Иоахиму Флорскому, умершему в начале XIII века (в этом, правда, сомневались даже младшие современники Иоахима). «Вечное Евангелие» представляет собой собрание апокалипсических излияний, снабженных пространными комментариями. Так, в нем говорится, что скоро окончится Царство Христа и начнется Царство Святого Духа, а Ветхий и Новый Заветы уступят место Вечному Евангелию, то есть тексту, который содержится в книге.
Все это подозрительно напоминало мистические прозрения спиритуалов, и именно на них — неизвестно, заслуженно или нет, — пало подозрение в сочинении «Вечного Евангелия». За куда меньшие ереси люди попадали на костер, и вряд ли стоит удивляться, что с этого момента инквизиция стала спиритуалов преследовать. Первым делом, конечно, их пытались «перевоспитывать», но некоторые упорствовали и оканчивали свои дни на костре. Особенно досталось фратичелли — по Цандеру, светским властям для сожжения было передано 114 человек.
Борьба со спиритуалами вышла за рамки XIII века и протянулась дальше, в век XIV. После 1316 года среди францисканцев разгорелся новый спор — имели или нет Иисус и апостолы кошельки или мешочки для денег. Особенно активно дискутировали в Провансе, где инквизитор Жан де Бельн счел своим долгом разрешить этот спор и авторитетно заявил: «Спаситель имел кошелек». Спиритуалам, однако, его авторитета не хватило, и они продолжили доказывать свои идеи о священной бедности Иисуса Христа и его апостолов.
Папа Иоанн XXII более не захотел этого терпеть. Он заказал известному теологу доминиканцу Хервеусу экспертизу, которая убедительно доказала, что «Иисус Христос не только обладал кошельком, но даже участвовал в торговле недвижимостью». Но это на спиритуалов опять никак не подействовало, и поэтому в 1323 году Иоанн XXII издал буллу «Сит inter nonnullos», где объявил: «Тот, кто упрямо утверждает, что Иисус Христос и апостолы не имели денег и имущества, стоит вне закона и подлежит проклятию».
Это был своего рода сигнал для ужесточения гонений на спиритуалов. С этого момента они окончательно вошли в базовый набор еретиков, заняв место рядом с катарами и вальденсами.
Великий брак по расчету:
инквизиция и светская власть
Тем временем позиции инквизиции продолжали укрепляться, чему способствовало нахождение общего языка с местными властями. Во Франции, где церковные и светские власти относительно быстро установили баланс интересов, это было особенно заметно.
Пройдя через споры и даже через противостояние, они научились не только сосуществовать друг с другом, но и тесно взаимодействовать. Пример подала французская корона, которая, с одной стороны, демонстрировала верность папскому престолу, а с другой — извлекала из этого для себя материальную выгоду.
Главным, разумеется, был вопрос об имуществе, конфискованном у еретиков, и денежных штрафах, которые выплачивали как сами еретики, так и люди, обвиненные в пособничестве ереси. Стоило чиновникам и инквизиторам на самых разных уровнях договориться о дележе, как между ними установились отношения, близкие к гармонии. Так, например, в Альби местный епископ Бернар де Кастане и инквизитор Фульк де Сен-Жорж помогли королю провести обширные конфискации, значительно пополнившие казну как государства, так и церкви; часть этих денег пошла на строительство в городе нового собора.
Большую прибыль союз с инквизицией приносил местным сеньорам. Граф Альфонс Пуатье, как пишет А. Мейкок, обильно жертвовал на монастыри и больницы и не думал скрывать, что доходы получает благодаря конфискациям, которые инквизиция проводит по его желанию. В 1268 году он предложил инквизиторам обосноваться в своем замке Лаво, мотивируя это тем, что так будут снижены издержки на их содержание. Немаловажно, наверное, было и то, что после новоселья инквизиторы, в случае надобности, всегда находились у него под рукой.
Такое положение вполне устраивало инквизицию, тем более что она хотя и выполняла часто заказы местных властей, вела вполне самостоятельное существование. Инквизиторы, оправдывая репутацию верных «сторожевых псов церкви», могли мертвой хваткой вцепиться и во владетельного сеньора, чьи интересы совсем недавно обслуживали, — если он вдруг чем-то не угодил Риму. Но основное их внимание по-прежнему было обращено на катарскую ересь, борьба с которой была, можно сказать, поставлена на поток.
Катары отчаянно сопротивлялись. В 1285 году они попытались захватить славящееся особой жестокостью отделение инквизиции в Каркасоне, дабы уничтожить хранящиеся в нем реестры, но их выдал агент инквизиции Жан Лагарригю, сам бывший катар, действующий по заданию инквизитора Жана Галанда.
Инквизиция ответила на это усилением жестоких мер, которые обращены были не только на еретиков, но и на все население. Арестовывались все, кто попадал под подозрение. Ни в чем не повинные люди, не выдержав пыток, оговаривали своих родственников, друзей и знакомых, те делали то же самое — и так далее, по цепочке.
Ужаснувшись происходящим, в 1290 году светские власти Каркасона пошли на конфликт с властями духовными и обратились с просьбой усмирить инквизиторов… нет, не к папе римскому, а к королю Филиппу IV.
XIV век. Время противостояний
«Крестовый поход» против инквизиции
Получив жалобу из Каркасона, Филипп IV потребовал от инквизиторов поумерить пыл, но зримых результатов это не дало. Инквизиция в Лангедоке продолжала зверствовать: тюрьмы были переполнены, вновь увеличились штрафы, обычным делом стала конфискация имущества.
Французский король был оскорблен таким пренебрежением к себе. И тут весьма кстати на авансцену вышел францисканский монах Бернар Делисье, который в конце июня 1300 года открыто выступил против инквизиции. Повод был не такой уж и значительный. Во францисканский монастырь в Нарбонне прибыл инквизитор доминиканец Николя д’Абвиль, чтобы провести следствие по делу умершего монаха Кастеля Фабри. Бернар Делисье, друг Фабри, пытался защищать его честь, утверждая, что он был истинным католиком, но инквизитор отмахнулся от его показаний, и Фабри посмертно был признан еретиком. Делисье, однако, не успокоился. На его удачу в это время в провинции действовали два королевских следователя, у которых с инквизицией были свои трения. Они с готовностью выслушали Делисье, и через них об этом деле стало известно королю, который принял эту историю близко к сердцу. Это, кстати, уберегло Делисье, который, закусив удила, бросился разоблачать злоупотребления инквизиции и на которого, как можно понять, у инквизиции вырос зуб.