Наступила пауза. Пленник впился глазами в надпись и молчал. Олег подождал еще немного, затем тронул Дмитрия за плечо:
— Подстегни-ка его, чтобы с ответом не тянул.
Дмитрий кивнул и повернул какой-то рычажок на крышке. Инопланетянин выпучил глаза, затрясся и запрыгал внутри емкости. Все молча следили за происходящим.
Второй паренек, который, по-видимому, был биологом, посмотрел на часы, прикинул что-то в уме, потом махнул рукой:
— Стоп!
Димка снова повернул рычажок.
— Ну, вспомнил, морда иноземная? — почти ласково поинтересовался Джелат. — Так что это за хреновина?
Пленник молчал. Снова щелкал рычажок, и снова бедолага скакал внутри своей бочки, но в конце концов…
— Люди. Люди. Что вы хотите в обмен на это? Отдайте.
— Ага. Сейчас. Только шнурки погладим.
— Ваш внешний вид не имеет значения. Отдайте. Мы готовы предоставить вам, — короткая пауза, — лоуренсий [5]в количествах, эквивалентных пяти… нет — десяти масс этого контейнера.
— Чего они хотят дать? — голос из зала.
— Лоуренсий, — Джелат почесал в затылке. — Его получили в Дубне, несколько сот атомов. Но он же распадается… Да почти мгновенно!
— Так, к вопросу о цене мы еще вернемся. Хотите купить? Можно. Только у нас не принято продавать то, сами не знаем что. Что это за контейнер? Отвечай, или…
Долгая пауза. Затем писклявый голос произносит бесстрастно:
— Это зародыши. Наши зародыши.
— Опа! — Кенарь шагнул вперед, отодвигая Джелата в сторону. — Зародыши, говоришь? И большая партия? В смысле: сколько у вас еще осталось?
Последовавшая пауза была почти бесконечной.
— Ничего. Ничего не осталось. Это, — голос вдруг сорвался на визг, — единственная, понимаете вы, дикие существа, единственная партия!
Кенарь вдруг повернулся к нам:
— Товарищи… — его голос тоже внезапно сорвался, — товарищи… Прошу извинить, но общее собрание пока прерывается. В связи с вновь открывшимися обстоятельствами…
— Да что там, — армеец, собиравшийся «таскать железо сквозь дерево», машет рукой. — Все ясно, товарищ начальник первого отдела. Пошли, мужики.
Все встали и бодро двинулись к выходу. Некоторых Кенарь останавливал, но большинство ушли и, тут же, сбившись в здоровенную кучу, принялись оживленно обсуждать новую информацию…
— Ну, если это последняя партия, так чего ж еще желать? Спалить к чертовой матери — и звиздец войне! Подождем, пока эти передохнут и все!
— Умен ты, полкан, аж зубы ломит! А если они еще сделают?
— А хрена ли тогда лоуренсий предлагали? Ну и сделали бы себе, а не выкупали. Чего ж они?
— Может, тяжко? Вдруг у них не стоит?
Общий смех. Но возбуждение не проходит:
— А зачем они такое добро здесь держали? Ну и хранили бы у пиндосов, там хоть безопасно…
— Ты их агитки слушай больше. У пиндосов тоже мужики отыскались. Командует чувак, который еще Вьетнам прошел. Он при вторжении из тюрьмы драпанул. С ним двое наших. Бывшие «солнцевские». Это командование. А так их тыщ двадцать…
— Это откуда дровишки?
— Радиограмму от них поймали. Они связи искали. Умники наши мелкие кое-что придумали. Ну и связались. Через спутник этих «пидоров»…
Из дальнейшего рассказа седого, жилистого ветерана следовало, что около двадцати тысяч амеров оказались настоящими мужчинами, которым не в карту было отдавать свои дома инопланетянам. Даже если президент приказал. Они отчаянно дрались, причем довольно умело, так как в основном были ветеранами локальных конфликтов. С оружием у них было похуже, но тоже имелось…
— Так, товарищи. На ночлег размещаемся по своим подразделениям, — из столовой вышел Кенарь. — Вас проводят. Подписку о неразглашении я с вас не беру, но сами понимаете…
Если кто-то чего-то и не понимал, то, взглянув на лицо ветеранского особиста, он сразу же захлебнулся бы в водопаде понимания. Разговор мгновенно оборвался, и мы двинулись к своим отрядам в полном молчании. Так же, в молчании, располагались по грубо сколоченным нарам, закутывались в камуфляж. Но сон не шел…
— Николай? Николай, ты спишь?
— Никак нет, товарищ майор.
— Пойдем-ка, пошепчемся…
Мы выходим из комнаты, где, тяжело дыша и похрапывая, дрыхнут наши товарищи:
— Слушай, Коль… Как ты думаешь: много этих ветеранов?
— Ну-у… не знаю, товарищ майор. Не задумывался…
— Так вот, их только в Москве около пятнадцати тысяч. А есть еще в Питере, в Нижнем, на Кавказе… — Шатурин долго молчит, испытующе глядя мне в лицо. Затем продолжает: — Они победят. Я чувствую. А потом… Ты не думал: а что потом?
Потом? Потом, когда ветераны и их «умники» победят? Ну, наверное…
— Если ты еще не понял, Николай, они будут все возвращать. Назад.
— Что возвращать?
— Советский Союз. И, очень может быть, сцепятся с теми, из Штатов. Тебе не страшно?
А почему мне должно быть страшно? Янкесы всегда были нашими врагами. Даже когда мы вместе с фрицами бились…
Видно, ответ написан у меня на лице, потому что Шатурин вдруг как-то ссутуливается, съеживается. Его плечи опускаются, руки повисают безвольными плетьми…
— А мне страшно, лейтенант. Очень страшно. И знаешь, почему? Нет?
Он вдруг придвигается ко мне почти вплотную и шепчет в самое ухо:
— Потому что они — правы! Правы! И когда этого парня из «тамани» приговорили к трем годам условно, и когда меня разжаловать собрались. А знаешь, как страшно жить с теми, кто всегда прав?!
— Товарищ майор, а, по-моему, с теми, кто всегда прав, жить, может, и трудно. Зато не страшно. Вот если бы именно они вопрос с «чехами» решали — неужели столько же наших ребят там погибло? А «Норд-Ост» был бы? А Буденновск?
Он долго молчит. Потом разворачивается и уходит в комнату. Жаль его. Хороший он мужик. Просто не удержался тогда. Не сумел удержаться…
Собрание-совещание командиров не продолжилось и на следующий день. И на через следующий. Мы исправно ходили в патрули, часть отрядов разошлась по прежним местам дислокации, но всем было ясно: должно произойти что-то важное. Очень важное…
На второй день с улиц исчезли «носачи», а «карпы» пролетали только поодиночке и только на большой высоте. На третий — пропали голографические агитки. А на пятый день нам вдруг зачитали приказ о том, что «глазастиков-крыланов» не бить, а только «попрыгунчиков», и то, если попадутся, а специально не искать…
…Вечером один из наших рассказал, что болтал с кем-то из умников. И тот ему поведал, что эти самые пытырясы прилетели сюда размножаться. Вывести потомство, так сказать. Для нормального развития маленьких пытырясов земные условия подходили практически идеально. Единственное, что не соответствовало пытырясскому представлению о рае, был процент кислорода в земной атмосфере. Этим гаврикам не требуется больше пятнадцати процентов, а оптимально — что-то около двенадцати. Но пытырясы не унывали. Изменить процент кислорода можно, и даже не очень сложно. Кстати, именно в районе Внуково и должен был быть построен один из заводов по переработке кислорода. Куда должно было деться при этом коренное население Земли, пытырясов не интересовало…
Потомство свое инопланетяне доставили в трех контейнерах. Было три клана?.. семьи?.. В общем, три группы пытырясов, каждая из которых имела свой контейнер с зародышами.
Первая «группа» потеряла свой контейнер вместе с тарелкой в небе над Владивостоком. Кто был тот отчаянный парень, который на своей горящей «сушке» врезался в тарелку — русский или китаец — уже не важно. Важно то, что контейнеров осталось всего два.
Второй контейнер был уничтожен во время отчаянной атаки, предпринятой янкесами. Потеряв больше двадцати тысяч бойцов, юсовцы взломали оборону лагеря пытырясов и разнесли в щепки все, что там было. Включая контейнер. И вот теперь последняя группа, называвшаяся Эрхеи, лишилась своего последнего контейнера. И положение у пытырясов — хуже губернаторского. Вроде бы у нынешних заканчивается цикл жизни, и неясно: хватит ли им оставшегося времени на подготовку новых зародышей или нет. Так что у нас в руках и впрямь оказался могучий козырь…
5
Лоуренсий (Lr.) — искусственно полученный химический элемент группы актиноидов с атомным номером 103. Ввиду исчезающе малого времени жизни изотопов лоуренсия (самый долгоживущий изотоп имеет период полураспада 3±0,5 минуты) его практическое применение представляется затруднительным.