– Отсталость, надо же! – смеялся дядя Тан. – Да парень не отстает, а опережает. Представляешь, на днях поинтересовался у меня, почему говорят «я чувствую неловкость», а «я чувствую ловкость» – нет. «Может, – спрашивает, – это потому, что люди, например мама, очень не любят ловкачей, вот и не признаются, что это они?»
Рассказал дядя и о собраниях Астрономического общества, в которое вступил после ухода на пенсию, о ночах, проведенных вместе с другими любителями у телескопа на балконе зала «Масканьи» за изучением неба, о прочитанных им книгах, о фильмах, которые видел зимой. К кино он питал особую страсть еще с юности: посещал кинотеатр почти каждый вечер, стараясь успеть на предпоследний сеанс, сразу после работы. Если фильм ему нравился, он ходил на него два или три раза, время от времени прихватывая с собой доктора Креспи, который, конечно, предпочел бы отправиться домой ужинать, но не смел отказать своему прежнему начальнику в подобной мелочи.
5
Такие послеобеденные разговоры часто случались в деревенском доме, но прошло уже больше десяти лет с тех пор, как Ада последний раз переступала порог дядиной комнаты на вилле Гранде. И когда в первый день своего пребывания в Доноре она помогала ему подняться наверх после обеда, сразу заметила кое-какие изменения: новую книжную полку и, разумеется, новые книги.
Выйдя на пенсию, дядя стал проводить за чтением куда больше времени – еще и потому, что, в отличие от сестер, целыми днями просиживавших перед телевизором, включал его, только чтобы узнать новости. В свое время он отдавал предпочтение классике, но теперь читал и новые, экспериментальные книги, как итальянские, так и зарубежные, частенько рекомендуя что-то племянникам-подросткам. Это он заразил Аду страстью к Вирджинии Вулф. Они нередко спорили, ей больше нравилась «На маяк», ему – «Орландо», но оба сходились на «Трех гинеях» и «Своей комнате». Теперь его главным «литературным консультантом» стала Джиневра, девятнадцатилетняя дочка Грации, которая регулярно забегала в гости, чтобы не оставлять доктора наедине с Армеллиной: по воскресеньям и четвергам после обеда горничным и водителю предоставлялось полдня отдыха. Джиневра увлекалась научной фантастикой и познакомила дядю с роботами Азимова, романами Брэдбери и еженедельными карманными томиками «Урании», которые покупала в газетном киоске. Любопытство пожилого доктора казалось безграничным: так, например, покоренный романом 1969 года «Левая рука тьмы» американской писательницы-фантаста Урсулы К. Ле Гуин, он старался не пропускать ни одного нового перевода ее книг на итальянский. Ада, а позже и Джиневра находили книгу, в которой инопланетяне с планеты Зима в течение жизни не раз меняли пол, становясь, таким образом, матерями одних существ и отцами других, холодной, затянутой и довольно-таки неровной. Как бы то ни было, дядя Тан считал «Левую руку тьмы» шедевром. (А вот кто категорически не принимал рекомендаций Джиневры, так это Армеллина: в молодости большая поклонница Каролины Инверницио, Делли[49] и Лиалы[50], теперь она тоннами поглощала любовные романы Барбары Картленд и сентиментальные новеллы издательства Sonzogno, которые, правда, по ее словам, в последнее время стали совершенно бесстыдными.)
А еще в дядиной спальне появилось множество фотографий в рамках. Они были повсюду: на стенах, на полках. «Современные», уже знакомые Аде, – например, сделанные в Турине и Париже во время их знаменитого путешествия 1961 года: Лауретта в парике от Нино Бальдана, она сама с букетом в руках у входа на Пер-Лашез… Вот она в лавровом венке в день окончания университета, вот снимки всех племянников и племянниц в день свадьбы, а дальше их дети…
Но были и другие, заинтересовавшие Аду: она не припоминала, чтобы когда-нибудь видела их в дядином ящике. Одна, совсем старая, почти выцветшая, изображала годовалых близнецов на коленях у матери. Ада знала, что это дедушкина первая жена, которую звали Лукреция Малинверни. На фотографии они сидели на фоне декорации, фантастического пейзажа с тропическими растениями и попугаями: мать – в платье с оборками и двумя рядами пуговиц на груди, босоногие дети – в белых кружевных рубашонках. Девочка была подписана как Клоринда – в 1894-м, когда она родилась, это имя не казалось таким уж экстравагантным. Отец близнецов, Адин дедушка Гаддо, страстный поклонник «Освобожденного Иерусалима» Тассо, настаивал: будут Танкреди и Клоринда – как знаменитая пара несчастных влюбленных, над судьбой которых читатели пролили столько слез. Жена тщетно противилась: ей не хотелось называть дочурку именем женщины, которую из-за доспехов и воинской доблести все принимают за мужчину – в том числе и возлюбленный, Танкреди, убивающий ее в сражении, а после, открыв лицо, чтобы спросить имя, «и узнает, и нем, и неподвижен: о, страшный вид! О, роковая встреча!»[51]