О страхе
Слава богу, это были уже не сталинские времена. Но сталинизм был еще близок и свеж в памяти. В то же время «мягкий» режим 60–70-х не отменил, но заменил лагеря и исчезновения людей на принудительное «лечение» в психбольнице, срок за тунеядство, «волчий билет» по жизни и прочие удовольствия.
Мария говорила как-то о том, что Иосифа на Пряжке могли «заколоть» до превращения в полного идиота. От этого его спасли западные радиостанции и заступничество блестящей плеяды советских писателей и поэтов[7]. Она рассказывала также о том, как били Осю неизвестные в подворотне рядом с подъездом, ничего не требуя и не отбирая, но при этом не один раз. Мария этих избиений и Пряжки боялась чуть ли не больше приговора суда. Они повлияли на ее решение дать разрешение на выезд Иосифу в 1972 году.
Я, естественно, не помню времени суда и архангельской ссылки. Только какие-то вскользь, тихим голосом сказанные слова, от интонации и трудноуловимого смысла которых становилось страшно, особенно когда взрослые вдруг понижали голос и переходили почти на шепот.
Слова «ссылка», «тюрьма», «Кресты», «психиатрическая больница» в детстве кажутся ужасными, особенно в непосредственной связи со своей жизнью и жизнью семьи. Ты не понимаешь, но физически ощущаешь их холодное, опустошающее прикосновение. В то же время есть смутная догадка или, точнее, чувство, говорящее о сходстве периода суда и ссылки с тем временем, когда Ося уехал и Мария и Александр Иванович ждали звонков или пытались получить разрешение на выезд. То же ожидание тяжким гнетом нависало над семьей. Это ощущение я помню отчетливо. В нем было что-то безнадежное и бесконечно растянутое во времени.
Но именно от протяженности этой трагической ноты, парадоксально, вместо чувства несправедливости во мне родилось сладкое предощущение необыденного. В жизни, не только в романах, существовало нечто за гранью быта и благоразумия. В шестнадцать лет совсем рядом с собой я обнаружил завораживающе драгоценные вещи: гениальные стихи и способность идти своим, ни на что не похожим путем. Ощущение необыденного определило всю мою дальнейшую жизнь.
Одеяло и подушка
Доре повезло. Но были и другие примеры. Вскоре после отъезда Иосифа за границу, в 1972 году, к Руткисам в гости, в Ленинград, приехала Лилина сестра с мужем Колей. Миша с семьей и Рая тогда уже жили на набережной Кутузова в небольшой трехкомнатной квартире. Для того чтобы уложить спать гостей, им не хватало одеял и подушек. И они вместе с Колей сходили к Бродским, благо близко, за дополнительными постельными принадлежностями… не подумав о последствиях.
Гости приехали из Измаила, далекого южного пограничного города на Дунае. Николай работал там механиком на теплоходе «Михаил Светлов». Теплоход совершал международные круизы по реке и заходил в порты нескольких стран. Для времен железного занавеса у него была исключительная работа: постоянно открытая заграничная виза и возможность выходить в города не только Восточной, но и Западной Европы. Такое возможно было в приграничной провинции и при наличии абсолютно «чистой» биографии.
После возвращения из Ленинграда перед очередной поездкой неожиданно выяснилось, что виза у Коли закрыта и работать он будет только на внутренних линиях. Никаких объяснений и предупреждений не последовало. Все попытки обратиться в горком, затем в обком партии результатов не дали. Невозможно было не только изменить ситуацию, но и получить ответ на вопрос: в чем причина отказа в визе? Попытка обратиться в Москву вызвала лишь угрозы местного руководства.
В Ленинграде и Москве последствия могли быть хуже.
Из окон Раиной комнаты на Литейном (дело происходило раньше, когда они еще там жили) с высоты третьего этажа мы наблюдали как-то демонстрацию студентов. Группа человек сто, сверху она выглядела совсем небольшой, нестройно и плотно двигалась по широкому проспекту.
Пройти они сумели совсем недалеко. Их быстро окружили крытые железом военные грузовики и десятки милиционеров. Люди в форме мгновенно побросали демонстрантов в фургоны и уехали, оставив улицу совершенно пустой.
Большой дом, Литейный, 4, был совсем рядом.
Сценарий для «Леннаучфильма»
История театральной семьи, возможно, движется к финалу. В конце принято подводить итоги. А если это еще не финал? Или так: что если, нарушая все правила, итоги мы подведем не в конце? Я не любитель пафосных завершающих аккордов и подведения каких бы то ни было черт. У жизни нет конца. Поток ее перемен неостановим. В нем нет итогов, финалов и пауз. Я не стал бы вообще делать обобщений. Но появился повод, попались недавно на глаза воспоминания одного из друзей Иосифа. История показалась мне настолько забавной… с одной стороны. С другой, она до такой степени дополняла мои воспоминания и передавала отношение в семье к Осе в начале 60-х, я не смог удержаться.
7
Так в результате считали родители Иосифа. По мнению Якова Гордина, единственно весомым оказалось заступничествво Ж.-П. Сартра.