Коммунисты рыли себе могилу, а колчаковцы издевательски пели над ними: «Вы жертвою пали в борьбе роковой…»
Яков Гаврилович говорил и все ниже опускал голову, вбирая ее в узкие плечи. Голос его стал тусклым и хмурым.
— И в эти минуты азинцы оправились и снова на Сосновку ударили. Да не успели только. Колчаковцы всех расстреляли, могилу ветками и землей кое-как засыпали. Командир-то, Азин-то, сам могилу раскапывал, расстрелянных на руках выносил. Из восемнадцати один только немного дышал, Его в грудь тяжело ранили, без памяти был. В этой могиле и братья мои лежат…
— А выжил он, восемнадцатый?
— А я и буду восемнадцатым-то. Я, можно сказать, на собственную могилу прихожу. Каждое третье июня…
Молчание было долгим и грустным. Над поляной подул ветерок, со всех сторон посыпались бесшумные влажные лепестки. Яков Гаврилович снова заговорил:
— Я тогда молод да силен был, живо оклемался и к Азину добровольцем ушел. Город Екатеринбург, нонешний Свердловск, с ним брал. А потом под Царицыном бились, там меня снова поранили, пришлось домой возвернуться. Много позже узнал: Азин на Маныче попал в руки деникинцев. К себе переманивали, не пошел. Тогда они его расстреляли. Ах, какой командир был, какой человек жил на земле! О нем в дивизии песню сложили. В походе пели, на привалах.
Как хорошо, что Яков Гаврилович вспомнил о песне!
— Слова героя никогда с делами не расходятся?.. Вы про эту? — спросил я.
— Вот-вот, эта самая, — твердая голубая эмаль появилась в глазах старого азинца, морщины между бровями разгладились.
То ли показалось мне, то ли почудилось, но сразу покачнулись и рассеялись кружевные ветки черемухи, раздвинулись сосновые дали, заревели гневные взрывы снарядов, замелькали в пороховом дыму боевые лошади, и возник всадник в папахе, с красным бантом на тужурке, с шашкой, приподнятой над головою…
ОТ РЕДАКЦИИ
О том, кто такой был Азин, красноречиво говорит документ времен гражданской войны:
«Начдив тов. Азин был и всегда останется честным, стойким, доблестным борцом за власть трудящегося народа, непримиримым врагом всех насильников и эксплуататоров.
Герой Азин с первого дня Революции боролся в первых рядах Рабоче-Крестьянской Красной Армии, он во главе доблестной 28-й дивизии дрался и разбил чехословаков на востоке, Колчака в Сибири и деникинские банды на нашем фронте. Он награжден за свою храбрость и преданность делу Революции орденом Красного Знамени.
Этот приказ был написан после того, как деникинцы в провокационных целях известили, будто Азин, попавший к ним в руки, предал дело революции.
В тридцатые годы, воссоздавая историю гражданской войны, некоторые историки допустили явные извращения и произвольным толкованием исказили облик В. М. Азина. Документальная повесть А. Алдан-Семенова, с отрывком из которой вы познакомились, представляет собой попытку по рассказам живых современников Азина воссоздать светлый образ героя гражданской войны.
Леонид ПЛАТОВ
ПОСЛЕДНЯЯ СТОЯНКА «ЛЕТУЧЕГО ГОЛЛАНДЦА»[1]
Но неизменно тихо вокруг.
«Течет ритмичная тишина» — это, кажется, из Киплинга?
Так, впрочем, и должно быть. «Маскировка под мертвого» — ловко придумано! У шефа, надо отдать ему должное, светлая голова. Пусть он придирчив, высокомерен, с подчиненными обращается хуже, чем обращался бы с настоящими батраками. Зато выдумщик, хитер, изворотлив — сущий бес!
Выжидая, человек лежит до половины в воде, будто взвешенный в лунном свете.
Монотонно поскрипывает сосна: «Рип-рип!.. Рип-рип!..»
Вначале план был другой, более громоздкий. Но, к счастью, подвернулась эта гибель во время катания на лодках.
Шеф и его «батраки» наблюдали за катастрофой с сеновала. Лодка перевернулась в тот момент, когда спортсмен, сидевший на руле, положил ее на другой галс. Упавший парус сразу накрыл обоих: и молодого человека и девушку.
Толпа повалила к месту гибели. Шеф длинно выругался.
— Поднимется кутерьма! — пояснил он. — Начнутся поиски, погребальный вой, плач, то да се. Верных пять-шесть дней задержки.
Он оказался прав. Поиски утопленников затянулись. Из города понаехало множество народу: чиновники, полицейские, родственники, праздные ротозеи. На берегу вечно толклись люди.
Шеф выходил из себя.
— Ну что за дурни эти утопленники? — говорил он. — Где их угораздило утонуть? Перед самым наблюдательным постом русских, и как раз теперь, когда мы здесь!
«Батрак» постарше соглашался с начальством. Ожидание всегда изматывает нервы.
Второй «батрак» высокомерно молчал, курил и сплевывал в сторону.
Это раздражало его напарника.
Познакомились они уже здесь и с первого взгляда безотчетно возненавидели друг друга.
Безотчетно? Пожалуй, нет. Сумма вознаграждения очень велика, а шеф пока только присматривается к своим помощникам. Кто из них пойдет на задание, а кто останется в резерве? «Батраки» видят друг в друге конкурента.
Второй «батрак» — немец. Лицо у него узкое, злое, заостренное, как секира. А глаза темные, без блеска, будто насквозь изъедены ржавчиной. Лет ему не более тридцати, но волосы на голове и брови совершенно белые. Ранняя седина, что ли, а может, он альбинос?
Первый «батрак» постарше. На вопрос о национальной принадлежности отвечает уклончиво. Всякое бывало… Иной раз, особенно с похмелья, долго, с усилием припоминает, — кто же он сегодня: грек, турок, араб?
Впрочем, где-то на дне памяти сохраняется расплывчато-мутное видение: остров Мальта, трущобы Ла-Валлетты. Там он родился. Но это было очень давно, около сорока лет назад. Пестрым калейдоскопом завертелась жизнь. И сорокалетний возраст почти предельный в его профессии.
Поскорее бы сорвать это вознаграждение! Убраться бы в сторонку, приобрести бар, доживать жизнь на покое. Но задание, наверное, перехватит альбинос. Он моложе.
Злые, как осенние мухи, бродят по хутору «батраки», выполняя для отвода глаз пустячную работу. Того и жди вспыхнет ссора между ними. Шеф предотвращает ее коротким «брек».[2]
На третий день он с биноклем забирается на сеновал. Там есть узкое отверстие под крышей, нечто вроде амбразуры. В нее часами разглядывает противоположный, русский берег. И скалит зубы при этом. Ого! Маленьких детей пугать бы такой улыбкой!
Наутро он сообщает «батракам» свой план.
Альбинос вынул трубку изо рта.
— Придумано хорошо. А кто пойдет?
— Он.
— Почему не я?
Шеф нахмурился.
— Я решаю!
Потом все же соблаговолил объясниться:
— Он уже ходил на связь с этим Цвишеном, бывал на борту его лодки. В Басре, в сорок первом, так, кажется?
— Да.
Альбинос неожиданно захохотал.
— Вы правы, как всегда. Старик лучше меня сыграет роль покойника.
Мальтиец обиделся:
— Я ненамного старше тебя, зубоскал! Впрочем, с твоей унылой неподвижной рожей не надо и маски, чтобы…
— Брек, брек! Вам еще пригодится злость. Конечно, вы сыграете лучше. Ведь это не первая ваша роль, не так ли?
И в этом он тоже прав.
Сейчас мальтиец на русском берегу. Глаза его широко открыты. Уши наполнены вкрадчивыми шумами ночи.