На четвертый день сержанта Болтона и рядового Баро послали в дозор. Они должны были разведать, так ли свободна впереди дорога, как это показывает аэрофотосъемка.
— Есть, сэр!
Они повернулись и направились к своему «Хаммеру».
— Запаримся, — сказал Матти.
— Еще как запаримся, — отозвался Говард.
Шоссе было щербатым, с выбоинами, колдобинами и редкими свежими воронками. Они миновали несколько домов, которые до вторжения Хусейна, видимо, принадлежали состоятельным кувейтцам. Заборы были испещрены отметинами от пуль, стекла выбиты. Прелестные некогда садики, обильно орошаемые из водопровода, и вовсе представляли жалкое зрелище. Пустыня, не чувствуя сопротивления, вновь заявляла свои права на все, что находилось на ее территории.
И никого, ни одной живой души.
Первого человека они увидели в километре от окраины. Человек стоял на коленях, заложив руки за голову. На асфальте перед ним лежал автомат Калашникова.
Говард принял левее и объехал иракского солдата, готового сдаться на милость победителя.
— Останови, — приказал Болтон, взглянув в боковое зеркало.
Говард тоже посмотрел в зеркало. Солдат успел подняться с
колен, подобрать автомат и теперь размеренным шагом направлялся в сторону брошенного поселка.
Болтон открыл дверь и выбрался наружу. Приложил к плечу М-16 42 и выстрелил. Пуля чиркнула по асфальту, выбив искры у самых ног солдата. Тот отпрыгнул в сторону и побежал.
— Так-то лучше. — Матти забрался обратно в кабину. — А то идет себе спокойно, ничего не боится!
— Наверное, устал бояться. — Говард включил передачу и тронул «Хаммер» с места.
Болтон передвинул защитные очки на лоб:
— Устал не устал, а побежал все-таки. Жизнь дороже страха.
Вскоре они увидели еще троих иракцев, стоявших на коленях с поднятыми руками. За их спинами чадил подбитый танк. Дым поднимался к небу, чтобы раствориться там в грязном мареве. Взорванные нефтяные скважины надолго окрасили его в багряно-серые тона.
«Хаммер» промчался мимо, не сбавляя скорости, но уже через два километра Говарду пришлось затормозить. Поперек дороги стоял грузовик с пробитыми скатами.
— Объезжай, — скомандовал Болтон.
Говард выехал на обочину, и тут «Хаммер» подбросило взрывом. Сплошной бронированный пол защитил находившихся в автомобиле людей, но из-под капота появились языки пламени, запахло горелой проводкой, в любую секунду мог взорваться бензобак.
Дверь Говарда заклинило, и ему пришлось перелезать на сторону сержанта, который уже покинул кабину и теперь, припав на колено, водил дулом М-16, готовый стрелять во все движущееся, но не стрелял — не видел цели.
Наконец Говард ступил на подножку, прыгнул и громко застонал от боли.
— Что? Где? — обернулся к нему Болтон.
— Ногу… подвернул… — выдавил Говард.
Сержант подхватил его под руку и поволок за собой. Они успели порядочно отдалиться от «Хаммера», когда раздался громкий хлопок и над автомобилем вспух огненный шар.
Ни в брошенном грузовике, ни за ним явно никого не было, потому что если бы там кто-то прятался, то не упустил бы возможности пристрелить проклятых самодовольных американцев, которые сейчас представляли собой идеальную мишень.
Рация погибла вместе с автомобилем, связаться с колонной они не могли, поэтому у них был небогатый выбор: или дожидаться ее подхода, или двигаться ей навстречу.
— Будем ждать, — объявил свое решение сержант.
И тут запели пули. Иракцы, которых они видели у горевшего танка, короткими перебежками приближались к ним, экономно стреляя из пистолетов.
Говард ответил очередью. Иракцы залегли.
— Они возьмут нас в кольцо, — сказал Болтон. — Ползти сможешь?
— Да. Но… Трое против двоих, силы почти равные. К тому же у них только пистолеты.
— У них могут быть гранаты. И они фанатики. Если кинутся, их пулей не остановишь. Себя взорвут и нас прихватят. Давай вперед, я прикрываю.
Говард распластался на земле и пополз, приметив впереди маленький холмик, который мог послужить им укрытием. За его спиной Матти Болтон сыпал короткими очередями, не позволяя иракцам поднять головы.
Добравшись до холмика, за которым нашлось и небольшое углубление, Говард положил автомат на его край, как на бруствер, и крикнул:
— Отходи, Матти!
Из-за клубящейся пыли Говард не видел, куда стреляет, он знал лишь приблизительное направление, однако надеялся, что неприятель не станет подниматься во весь рост, опасаясь нарваться на случайную пулю.
Болтон добрался до него живым и невредимым. Но дышал сержант тяжело, а на его форменной куртке появились темные пятна пота.
И снова у них было два варианта: отходить дальше в пустыню либо закрепиться в этом импровизированном окопчике и затеять перестрелку, чтобы в конце концов выяснить, у кого тверже рука и вернее прицел — у них или у иракцев.
— Ползти сможешь? — повторил свой вопрос Болтон.
— Смогу.
Выстрелов не было. Говард одолел метров сто, когда его догнал Матти. Сержант заставил его подняться, затем, ухватив за ногу и за руку, взвалил на свои плечи. И потрусил по пустыне.
Они выбрались к своим только к вечеру, одолев с десяток километров. На Болтона было жутко смотреть. Черты лица его заострились, губы были прокушены, на них запеклась кровь.
Свалив Говарда на руки подбежавшим санитарам, сержант взял у одного из них фляжку с водой и припал к ней. Вода бежала по его подбородку, стекала на бронежилет…
Говард тоже напился. Он очень хотел пить, а ранее отказывался потому, что Болтону вода нужна была больше, чем ему.
Его отправили в госпиталь — помимо вывиха, у него еще оказались надорванными связки, а когда Говард смог снова вернуться в строй, «Буря в пустыне» уже победоносно завершилась.
Морпехи купались в лучах славы и просто купались — их сняли с передовой и переправили в исходную точку, на авианосец в Персидском заливе, где были и душевые и даже небольшой бассейн. Говарда встретили уважительными шутками, поскольку в их подразделении Баро был единственным пострадавшим во время боевых действий. Такое внимание сослуживцев Говарду было приятно.
Сержанту Болтону полагалась медаль за спасение раненого, поэтому он пребывал в прекрасном расположении духа и был непривычно разговорчив:
— А иракцев тех, танкистов, мы так и не нашли. Испарились, гады. И мин на том участке дороги больше не было, саперы все обыскали.
Говард слушал внимательно, хотя на самом деле все это его уже мало интересовало. Это было прошлое, там ему и место. Для себя он уже все решил.
По истечении контракта подал рапорт об увольнении.
Он никому не признался, что было истинной причиной его нежелания оставаться в армии. Сослался на банальность — стремление продолжить учебу в университете.
«Жизнь дороже страха», — сказал Матти Болтон.
Непонятно сказал сержант, сложно, но так, что Говард много об этом думал. И теперь мог бы добавить так же невнятно и убежденно: «Жизнь дороже всего. Но страх сильнее жизни».
Дело в том, что он испугался. Сильно испугался.
Много лет спустя, рассуждая, убить Джозефа Марлоу или придумать какой-нибудь иной способ мщения, он обманывал себя: Говард боялся и потому не мог убить, точнее, убить-то он мог, но лишь с тем непременным трусливым и подлым условием, что не будет за это призван к ответу. Такой гарантии не было, и он придумал операцию с компроматом.
Страх долгие годы неотступно сопровождал Говарда. Чуть-чуть отступил он после его решения уйти из банка.
Одиночные плавания на «Снежинке» тоже были вызовом страху. И тот снова отступил.
После разговора с Хьюэллом в Кардиффе, драки в плимутском пабе, потери яхты и рассказа Андрея о случившемся с ним в Петербурге, о его друге и его мщении за смерть друга, Говард прислушался к себе и понял, что страха больше нет. Страха за себя, за свою жизнь, страха возмездия. Пожалуй, теперь он мог убить. Если есть за что.
42
Автоматический карабин, уже много десятилетий состоящий на вооружении американской армии.