— Не мудрено. Убивать-то некому.
— Твоя правда. Прежде как было? Люди охотятся, звери прячутся в норы. Нынче звери рыщут в поисках добычи, а люди забились в свои норы и боятся нос высунуть.
— Побоишься тут, когда от разбойников спасенья нет. Вот и на соседнюю деревню тоже напали. Стариков поубивали, остальных — в рабство. О скотине и не говорю: лошадей, ослов, свиней — всех угнали.
— Этак скоро все мы с голоду перемрем, — сокрушался второй. — Некому станет ни сеять, ни жать, ни возделывать виноградники. Если крестьяне где еще и работают, так только в пригородах. Да и то под вооруженной охраной… А всё проклятые раздоры!
— Да, чего-чего, а этого добра у нас хватает. Кто только у нас не враждует! Города, провинции, семьи. Чуть что — осады, пожары, сражения…
— Что ж удивляться, если и верховные-то наши владыки — папа с императором — и те дерутся не на жизнь, а на смерть. А кто из них прав, кто виноват? Поди разберись…
— Но-но-но! — неожиданно ожесточился первый. — Ты, может, не разберешься, а я разберусь.
— Это почему же?
— Потому что я чистокровный пиза́нец. Стало быть, гибелли́н[19] и сторонник императора. А твоя мать откуда родом?
— Ну, из Боло́ньи, — неохотно буркнул второй.
— Ага! Выходит, пизанец ты только наполовину. А болонцы — они все до единого гве́льфы и папи́сты. Это уж как пить дать.
— Ну и что? Еще неизвестно, кто лучше: папа или император. Папа хоть христианин, а император…
— Что император? — горячился первый. — Ну, договаривай!
— Антихрист он, вот что.
— Да как ты смеешь! — зарычал первый, лязгая мечом в ножнах. — Наш государь Фридрих Второй получил корону от самого господа бога. А уж бог антихриста нипочем императором не сделает.
— Отчего же тогда твой Фридрих отлынивает от крестового похода? — продолжал наступать второй. — Отчего при дворе у него в почете иуде́и и сараци́ны?[20] Молчишь? То-то. И потом, антихрист — он ведь должен быть сыном дьявола и монахини. Так ведь? А мать императора, эта сицилийка Констанция, до того как ей выйти за короля Генриха, говорят, и была монахиней. Значит, как ни верти, а все сходится.
Сраженный этим неопровержимым доказательством, первый не нашел что ответить, и товарищ его, воодушевленный победой, продолжал разглагольствовать. По его словам, гвельфы и гибеллины произошли от двух дьяволов — Гве́лефа и Гибе́лла, посланных из ада на землю, чтобы истребить человечество нескончаемыми войнами.
Мате фыркнул, слушая эту галиматью. Фило ущипнул его за ногу. Нашел время смеяться! Да и что смешного? Средневековье — время бескультурья, бездорожья и разобщенности. Не удивительно, что здесь процветают самые нелепые слухи. От шепота его у Мате защекотало в ухе, и он снова чуть было не фыркнул…
Вдруг вдали послышалось заунывное пение. Друзья обернулись и увидели, что к крепостной стене движется нечто черное и бесформенное, какая-то стелющаяся по земле поющая туча.
— Смотрите-ка, Фило, да это люди!
Да, то были люди, хотя скорее их можно было принять за призраков. Изнуренные, босые, в черных балахонах с красными, нашитыми на груди крестами, они шли, держа в руках ветки и зажженные свечи. Многие были опоясаны цепями, концами которых наносили себе жестокие удары.
— Мира! Мира! — пела толпа. — Господи, дай нам мира!
— Что за изуверство! — возмутился Мате. — Зачем они калечат себя?
— Наверное, думают, что войны посланы им в наказание за грехи, и хотят замолить свою вину перед небом.
— Бедняги! Видно, крепко их допекло… Смотрите, среди них дети?!
Лицо Мате исказилось от жалости, и Фило впервые подумал, что у этого язвительного человека доброе и ранимое сердце.
Тем временем в крепости тоже заметили бичующихся. На верхнюю площадку стены высыпали солдаты. Холодным сумрачным блеском заиграли на свету металлические каски и нагрудники. Потом на стене появился человек с жестким, словно высеченным из камня, лицом. Он подошел к самому краю и негромко спросил:
— Эй, вы, зачем пожаловали?
Из толпы, которая почти вплотную приблизилась к воротам, вышел старик с безумными глазами.
— Впусти нас в город! — истошно закричал он, простирая руки. — Пусть жители Пизы присоединят свои голоса к нашим. Может быть, тогда господь услышит нас и ниспошлет нам мир.
— Впусти нас, впусти! — завыла толпа.
— Назад! — зычно скомандовал человек на стене. — Поворачивайте, пока я не приказал забросать вас камнями. В Милане для острастки таких, как вы, построили шестьсот виселиц. Мы, пизанцы, милосерднее: мы попросту перебьем вас, как сусликов.