— Да здравствуют их шутейные величества! Да здравствуют король и королева Глупиндии! — голосила толпа.
Царствующие особы преувеличенно важно раскланивались, сопровождая поклоны дурашливыми ужимками.
— Благодарю, мой добрый народ! — надрывался король.
— Благодарю, мои верные подданные! — визгливо вторила королева, сильно смахивающая на переодетого колбасника.
Помост достиг середины площади и остановился. Король соскочил со своего трона, прошелся колесом по дощатой платформе и по-хозяйски оглядел свои владения.
— Ну, дуры, дурынды и дурашечки, хорошо ли вы потрудились? Сколько напели? Много ли напрыгали?
— Много, ваше дурацкое величество! — понеслось со всех концов. — Как кот наплакал! И как с козла молока!
— Ха-ха-ха! — закатился король. — Вот спасибо, мои милашки, развеселили. А теперь повеселим и мы вас. Слушайте спор двух мудрецов, двух служителей Эскула́па[23]. Один мудрец — из княжества Болвании, другой — из графства Ослании.
Над подмостками выросли два длинных шеста с перекладинами наверху. С перекладин свисали длинные черные мантии. Над мантиями покачивалось что-то вроде больших воздушных шаров с грубо намалеванными на них лицами и черными квадратными шапочками на макушках.
— Ну и головы у этих медиков, Мате! Наверное, бычьи пузыри.
— По-моему, это ученые-схола́сты[24] — из тех, что подсчитывают, сколько чертей умещается на острие иголки.
Мате хотел продолжать, но тут заговорили «ученые».
— Уважаемый коллега из Болвании, — начал первый, — поделитесь со мной своей премудростью. Для начала объясните, как вы лечите воспаление хитрости?
— О, это вопрос тонкий, — отвечал второй. — Если болезнь началась в тот день, когда Марс и Юпитер находились на одной линии, надо дать больному чихательного порошка, и к вечеру боль в пояснице исчезнет бесследно.
— Святой Глупиций, что он говорит? — возопил первый. — Разве так лечат сердце, ушедшее в пятки? В этом случае больному следует съесть толченую лягушку, и колики под коленкой пройдут совершенно.
— А что говорит по этому поводу святой Дураций? — ехидно осведомился второй. — Он говорит: никогда не знай, что делаешь, и не делай того, что знаешь.
— Вот как! Как же тогда прикажете толковать известное латинское изречение: «Умори́ссими пацие́нтес кровопуска́ре»?
— Нет, вы только послушайте, что он плетет! Где это видано, чтобы зайцы брили бороды в новолуние?
— В таком случае, уважаемый коллега из Болвании, позвольте мне заявить, что вы болван.
— А мне, уважаемый коллега из Ослании, позвольте заявить, что вы осел.
— А я вот возьму да как дам тебе по башке! — рассвирепел первый, и из-под мантии его высунулась увесистая дубинка.
— Нет, это я как дам тебе по башке, — возразил второй, тоже доставая дубинку.
После этого «ученые» перешли от слов к делу и принялись дубасить друг друга. Бычьи пузыри лопнули, и площадь взорвалась ликующим ревом.
— Лопнули ученые головы! Так им и надо! Пусть другим головы не морочат!
Доигрались!
— Я вижу, ученых здесь чтят не больше святош, — сказал Фило.
Мате недоуменно поморщился. Может ли быть иначе, если наукой занимаются такие, с позволения сказать, мудрецы!
— Очень уж вы категоричны, — запротестовал Фило. — По-вашему, все средневековые ученые — дураки, невежды и шарлатаны?
— Вы не так меня поняли, — смутился Мате. — Не сомневаюсь, что были среди них люди по-настоящему талантливые и знающие. Все дело в характере их познаний. Согласитесь, что наука, опирающаяся не на собственные наблюдения и выводы, а на писания отцов церкви и древние, обветшалые авторитеты, не многого стоит. Ведь вместо того чтобы активно познавать мир, схоласты слепо повторяли устаревшее, к тому же значительно искаженное, «приспособленное» к священному писанию учение Аристотеля и нагромождали горы бесплодных комментариев вокруг сочинений отцов церкви… Впрочем, третий закон Ньютона недаром утверждает, что всякое действие порождает равное противодействие. Разум человеческий — преупрямая штука: вспомните историю пятого постулата! Чем крепче были преграды на пути к истине, тем сильнее становилась потребность преодолеть их. И тринадцатый век — как раз то время, когда возникают первые попытки раскритиковать схоластов.
— Не зря мы, стало быть, сюда стремились, — ввернул Фило.
24
Схоласт — средневековый философ-богослов. Для схоластов характерны бесплодные умствования, формальные, оторванные от жизни знания.