Встреча у камина
Филоматики не успевают спросить, для чего их доставили на улицу с таким длинным названием. Крыша дома, над которым затормозил Асмодей, исчезает, и в неярком пламени камина возникает перед ними комната, где, скрючившись на коротком диванчике, лежит человек, покрытый клетчатым пледом. Лицо его, обращенное к огню, желтоватое, с большими водянистыми мешками под глазами, кажется почти старческим. И все-таки это он, юноша на высоко взбитых подушках, только перешагнувший третье десятилетие своей жизни.
Тридцать лет, помноженные на беспрестанное творческое горение и борьбу с недужной, страдающей плотью… У Мате защекотало в носу при взгляде на эту тщедушную, одинокую фигуру. По правде говоря, он не очень-то понимает, отчего видит Паскаля здесь, на улице Сен-Мишель, когда тот вроде бы переехал в Пор-Рояль… Но раздумывать некогда: в дверь комнаты стучат, и взыгравшее любопытство избавляет сердобольного математика от опасности расчувствоваться и пустить слезу.
— Кто там? — спрашивает Паскаль, вглядываясь в громоздкий силуэт на пороге.
Ему отвечает низкий, сочный голос:
— Юридический советник тулузского парламента, он же математик в свободное время, господин Пьер Ферма́ к вашим услугам!
— Ферма! — Медленно, как бы не веря, Паскаль поднимается, протягивает руки. Клетчатый плед падает на пол. — Ферма, вы?!
— А то кто же! — гудит Ферма, который успел уже подойти к Блезу и душит его в медвежьих объятиях. — Неужто я похож на призрак?
— Ну нет, призрак — это скорее по моей части…
— Полно, полно, — утешает Ферма, сбрасывая плащ и шумно придвигая кресло к камину. — Вы отлично выглядите. Чуть бледны, правда… Много работаете, мало бываете на воздухе?
— Ферма… — будто не слыша, повторяет Паскаль. — Вы — и вдруг здесь! Нет, это чудо какое-то…
— Застарелая тяжба, — смеется тот, с наслаждением протягивая к огню озябшие руки. — Маркиза де Лапу́ль против виконта де Леко́ка[43]. Новые данные в Париже. А в общем, счастливый случай навестить знаменитого Блеза Паскаля, чьи письма вызвали у меня непреодолимое желание побеседовать с ним с глазу на глаз.
Словно теперь только уверовав в подлинность происходящего, Паскаль широко улыбается, и лицо его молодеет. В нем даже проглядывает что-то мальчишеское. Вива́т! Да здравствует «Де» в квадрате! Он готов расцеловать этих незнакомых тулузских де-сутяг: ведь им он обязан встречей, о которой мечтал с детства.
— Черт побери! Это следует отметить, — басит Ферма и, отстранив хозяина, самолично подбрасывает поленья в камин, зажигает свечи. Потом в руке у него появляется уютная, оплетенная соломой бутылка.
— Прошу: яблочный сидр, изготовленный господином Пьером Ферма из собственных, им самим выращенных яблок, по собственному, им самим изобретенному рецепту.
Гулкий выстрел пробки. Шипение освобожденной струи. Мелодичный звон бокалов, где искрятся озорные, подмигивающие пузырьки.
Блез делает медленный благоговейный глоток. Ферма выжидательно щурится.
— Каково?
— Восхитительно. Словно оттаиваешь после долгого ледяного сна.
Подвижные, чуть навыкате глаза гостя изучают Паскаля с неназойливым участием. Кто б мог подумать, что он, такой еще молодой и такой одаренный, чувствует себя столь одиноким!
— Мне говорили, — осторожно замечает Ферма, — в Париже вам на скуку жаловаться не приходится…
Блез почтительно наклоняет голову: в данный момент безусловно! Слухи, однако, не лгут. Он и впрямь приобщился к тому, что называют светской жизнью. И то сказать, что еще остается человеку, до такой степени не обремененному семьей? Старшая его сестра живет в имении Бьен-Асси́. Младшая, посвятившая себя богу, — в Пор-Рояле. Ко всему трех недель не прошло, как закрыл глаза Ле-Пайе́р, самый близкий ему после отца человек… Надо ли объяснять, что значит для него встреча с Ферма, старым другом Этьена Паскаля и первым математиком Европы после кончины Декарта!
— Ах так?! — шутливо громыхает Ферма. — Стало быть, все-таки первым после Декарта? Шпагу из ножен, милостивый государь! Защищайтесь!
— Охотно, — подыгрывает Паскаль. — Вам незачем ревновать к Декарту. Ибо у вас есть все, что стяжало почтительное восхищение ему, зато у него не было того, что заставляет любить вас. Это я понял давно. С той самой истории, которая разыгралась из-за вашего трактата о наибольших и наименьших величинах. Помните?
Ферма смущен и растроган. К тому времени, когда вышли в свет «Опыты» Декарта, юному Блезу было не более четырнадцати… В те дни он, Ферма, позволил себе оспорить некоторые положения Декартовой оптики и геометрии. Но не это вывело из себя великого Рене, жившего тогда в Голландии. Почти одновременно с замечаниями Ферма в руки ему попал упомянутый уже трактат о наибольших и наименьших величинах. В ту пору вопрос этот интересовал многих, в том числе самого́ Декарта, и нежданное соперничество задело его сильнее, чем можно было предполагать. Особенно возмутило его, что автор трактата словом не обмолвился о собственных Декартовых изысканиях в той же области, будто и не знал о них вовсе. Так оно, кстати, и было, только разгневанный Декарт не пожелал в это уверовать. И тут-то разыгрался эпистолярный скандал, повергший в такое волнение почтенных членов мерсенновской академии. Мнения разделились: одни поддерживали Декарта, другие (в первую очередь Этьен Паскаль и Роберваль) безоговорочно стали на сторону Ферма. Мерсенн, равно дороживший дружбой обоих, разрывался на части. Но все вместе единодушно возмущались странным поведением Декарта, отвечавшего на письма Ферма то с неуместной шутливостью, то с оскорбительным высокомерием. Что и говорить, эгоцентризм избалованного гения сильно повредил ему в глазах мерсенновцев, и в дальнейшем им уже никогда не удавалось преодолеть неприязнь к Декарту… Ну да все это было давно, а старый тулузец Ферма примчался в Париж не для того, чтобы предаваться воспоминаниям. Ему не терпится поболтать о вопросах, возникших в связи с задачами шевалье де Мере. Кстати, каков он сам? Ферма знает о нем лишь то, что он человек светский.
43
Ла пуль — по-французски «курица», ле кок — «петух». Скорей всего, Ферма выдумал эти шуточные фамилии.