Симон Лейс
Искусство почти ничего не делать
Почти ничего в качестве вступления
В молодости в течение примерно двух лет я посещал Сорбонну, где слушал лекции по философии, которые читал Владимир Янкелевич. В нем меня восхищало нечто и почти ничего его профессорских речей, слушая которые, мне то и дело приходилось душить безудержные приступы смеха, отчего я не мог понять, нарочно он это делает или нет, говорит ли он серьезно или с беспримерным чувством юмора без конца пародирует самого себя. Чудом было то, как он мастерски балансировал между тонкостью какой-нибудь очень проницательной мысли на злобу дня и постоянным ее отрицанием в дальнейших комментариях (зачастую более или менее поспешных), словно любое высказанное суждение требовалось тотчас опровергнуть обратной саркастической гипотезой. Склад ума в высшей степени парадоксальный, необычайно склонный к шутке и чуждый догм, чьим неподражаемым «коронным номером» было создавать видимость — путем почти насильственных упражнений в самоиронии — постоянного разлада с самим собой.
Впоследствии я осознал, что, как и у великих комиков, эта способность вырабатывалась благодаря более или менее неосознанной тактике, состоящей в том, чтобы «почти ничего не делать», а только покорно следовать врожденному дару непроизвольно говорить смешные вещи. Впрочем, как всем нам известно, именно у тех, кто избрал своим ремеслом смешить и восхищать людей, очень редко это по-настоящему получается.
Мне бы хотелось, чтобы те несколько историй, которые предлагаются здесь, — взятые частично из журнальных статей или эссе, а также из блога, который я веду на сайте газеты «Либерасьон», и все в значительной степени переработанные[3], — были представлены в той же непринужденной и решительной манере «почти ничего», как в том, что касается характерных деталей (без которых, на мой взгляд, любой литературный опыт лишен всякого воздействия), так и в плане общих идей, порой немного воинственных, не поддержать которые я не мог, — хочу уточнить, иной раз я позволял, себе это с единственной главной целью «поучаствовать», отвечая таким образом (в ту пору моей жизни, когда приходится поумерить свои забавы в лоне братских любительских состязаний) желаниям досточтимого барона де Кубертена. Участвовать при случае в движении бурлящего мира, чей бег уже определенно стал для меня чересчур стремителен, но за чьим развитием (неизбежно плетясь позади, задыхаясь и не понимая, но как справедливо заметил сценарист Мишель Одиар: «Если [почти] нечего сказать, это еще не повод заткнуться!») я еще надеюсь понаблюдать, вставляя по ходу множество замечаний, которые обязательно поразят вас — если хватит терпения дочитать до конца эту книгу — своей актуальностью и прозорливостью.
Таким образом, я надеюсь, что читатель сумеет уместить мои порывы и возможную задиристую несдержанность в более общую канву этой захватывающей игры, которой остается для нас жизнь — кипучая, противоречивая и Чарующая, — пока мы еще способны изъясняться более-менее внятно, прежде чем впасть в неизбежную бессмысленную старческую болтливость и доказательством от противного удостовериться в истинности древнего предостережения римского поэта Горация (процитированного Монтенем): не принимай себя слишком всерьез, а не то не успеешь глазом моргнуть, как «молодость со смехом вышвырнет тебя вон»…
Счастливы ли мы больше, чем нам это кажется?
Был август, отец будил меня еще до рассвета, и мы, собрав рыболовные снасти и уложив в рюкзаки посуду и все необходимое для пикника, с удочками в руках шагали по спящей деревне в предрассветном тумане, предвещавшем изнуряющий полуденный зной. Мы шли прямиком к булочной, стучались в заднюю дверь, и булочник в майке, вечно заспанный, но неизменно любезный, пускал нас в свое обиталище, где пахло горячим хлебом. Держа деревянную лопату в худых руках, он доставал из печи круассаны, запах которых в те далекие годы, когда мне было двенадцать, — казался мне поистине божественным!