И тогда я вкушаю — наслаждение истинного отдыха — высшую роскошь полусна и полубодрствования, лучшего способа слиться со знаменитым «ходом вещей», столь драгоценного для даосов древнего Китая, которые любили с точностью повторять, что для того, чтобы жить хорошо, нужно жить лишь наполовину.
Словарь французского языка так определяет значение слова «успение»: «Церковный термин. Способ, которым Святая Дева покинула землю, чтобы вознестись на небо. Церковная история гласит, что ее смерть была лишь формой сна и что она вознеслась на небо чудесным успением, которое празднуется Церковью 15 августа»[59].
Когда мне случается думать о своей возможной кончине в эти летящие мимо года, мне всегда хочется, чтобы смерть забрала меня в виде такого успения в час моей полуденной сиесты, желательно летом, под деревьями, на берегу реки, уснувшего с книгой в руке и с блаженной улыбкой на устах… и ангелы избавят меня (на время, которое сочтут нужным) от случайностей настоящего, чтобы даровать наивысший отдых среди возможных радостей сладкой небесной летаргии.
Но еще больше, чем о христианской вере в воскрешение конкретной личности, этот блаженный миг расставания с нашим миром, этот ежедневный полуденный отдых наводит меня на мысли о языческой вере в переселение душ, и я желаю лишь одного — чтобы после более или менее долгого сна в ином мире, дух мой в момент нового явления на эту зеленую землю был бы так же свеж и бодр, как после летней дремы. И хотя я готов смириться с моим новым воплощением — человеком, рыбой, земноводным, млекопитающим, стрекозой, травинкой, — я все же молюсь о том, чтобы могучий судья позволил мне возродиться в виде любимой птички, которая время от времени (а чаще всего — заметил — когда меня покидает бодрость) прилетает, точно посланник рая, едва не касаясь воды крылом, буквально ослепляя меня фраанджеликовской синевой неописуемого оперения на спине: стремительный и несравненный зимородок! Чтобы, как он, я мог молниеносно взлететь по тоннелю прибрежных ветвей, подобно тому, как жаждущие жизни души стремятся по коридорам времени.
И теперь я буду наблюдать за кем-то отдыхающим после полудня, как он, лежа в своем гамаке, приоткроет глаз, с восхищенным изумлением приветствуя мой полет, если правда то, в чем нас уверяет суровый и вдохновенный маленький филолог из Зилс-Мария, сын пастора из Рёккена[60] (на которого, как говорят, оказала влияние индуистская идея о перерождении), мир без конца подчиняется жизнерадостному da capo[61], «вечному повторению одного и того же».
Мечты около красного дивана
Женщину убаюкивает неумолчный, назойливый стук колес транссибирского экспресса, она задумчиво смотрит на угрюмую и пустынную русскую равнину, которая проносится за окном…
Этот отрывок из поэмы Блеза Сандрара «Проза о транссибирском экспрессе и маленькой Жанне Французской» прекрасно передает настроение первой части романа Мишель Лебр[63] «Красный диван». Эти стихи, а еще гипнотизирующая атмосфера метафизического триллера Тарковского «Сталкер».
Вполне возможно, что сталкер — то есть гид, проводник, — который ведет рассказчицу в самое сердце Зоны (мифического измерения, где все может быть!), в этой книге не кто иной, как загадочный и обаятельный персонаж по имени Игорь, который по большей части стоит в коридоре, за которым писательница постоянно наблюдает (почти всегда со спины или в профиль), с которым она перекинется парочкой жалких слов по-русски, которые знает, но который, между тем, словно призван ее тайно сопровождать, как грустный ангел-хранитель.
61
Da Capo (