Разговор в коридоре: кто-то долго честит Архив. Ничего невозможно узнать. Заметают мусор под ковер, а потом можно кем угодно манипулировать, все под подозрением, я, ты. Я киваю. Если б только ты знал то, что знаю я. (Скорее гордыня, а не ж. с.)
Я слушаю разговор и укрепляюсь в своем убеждении, что хотя бы в одно дело следует внести ясность. В то, что «Чанади» — это не ты, не твой лучший друг, не твоя жена, не твой политический оппонент, которого можно этим шантажировать, не Иштван Чурка, нет, агент под конспиративным именем «Чанади» — это мой отец, а я — Петер Эстерхази. Тут все чисто. <Пишу это уже третий раз, вот хренова щепетильность! но больше не буду.>
В досье остались лишь Заключение, датированное 28 июня 1977 года, и алфавитный указатель имен. Подсчитываю, в жизни скольких людей мы влезли:
А: 4 фамилии, 8 упоминаний; В: 7, 22; D: 6, 16; Е: 10, 29 (из 10—9 Эстерхази — «семейственная любовь», как выражался великий палатин Миклош [см., напр., стр. 336]), F: 3, 7; G: 4, 16; Н: 2, 4; IJ: 5, 21; К: 7, 29; L: 3, 9; М: 1, 1; N: 6, 17; О, Ö — (этим повезло, ни Оттлика, ни Оруэлла, ни Овидия Назона); Р: 8, 41; R: 3, 12; S: 3, 10; Sz: 4, 7; Т: 2, 3; U, Ü: —; W: 2, 11; Z: 2, 3; Zs: —
Так что можно просить прощения у всего алфавита.
Досье четвертое
Начинается с содержания, в конце запись: Четвертый том рабочего досье № Н-117 999 негласного сотрудника под конспиративным именем Чанади (78 документов на 264 листах) мною закрыт. 29/III 1980 г. Капитан Прокаи.
<Наконец-то собрался с духом и позвонил бывшему лечащему врачу отца. Во вторник встречаемся. Конец близок, отступать некуда.>
<Эта запись сделана задним числом, поэтому ее следовало бы заключить в какие-то другие скобки. Вчера («отступать некуда») я обошел места встреч моего отца со своими кураторами; при этом делал заметки, которые переписываю сейчас.
Я все же решил не выпивать по рюмке в каждом заведении, уж слишком было бы театрально. Да и чего я добился бы? Словом, я предпочел театральность иного, метафизического порядка, точнее сказать, она напрашивалась сама собой: мне так не терпелось закончить работу в Архиве, что с этой «экскурсией» я дотянул до Страстной Пятницы. По времени эта запись — последняя. Последние мои слова. Mehr Licht, больше света — чтобы оказаться совсем уж на высоте. Но как бы не так! Mehr nicht![96]
По замечательному совпадению, первая цель на моем пути — кафе «Фень»[97]. Правда, кафе, вернее пристанционной забегаловки, уже нет. Видит Бог, я честно жарюсь на солнце у станции «Ромаифюрдё» и не могу обнаружить маленький ресторанчик, где частенько бывал мой отец. Там когда-то варили отличный гуляш с фасолью и беспрекословно подавали к нему красный перец.
Вместо «Света» — неоновая вывеска: антиквариат, скупка золота, предметов старины, картин, серебра, фарфора и проч. Заходить в лавку нет желания. В витрине — распятый Христос за сто тысяч форинтов (живописец XIX века). Сама по себе картина ужасна, но к нынешнему дню вполне подходит.
Я собрался пройти пешком по мосту Маргит, когда рядом притормозил на машине Ш. К., мы давно не виделись, я обрадовался ему, казалось, он послан мне на помощь. Именно так я это воспринял.
На пештской стороне, в начале проспекта Пожони, кафе «Самовар» превратилось в пивную — шаурма, пиво Dreher, бильярд, в вечернее время — живая музыка. Решив не скупиться, я заказал минеральной воды «Теодора» (с газом). Хочется что-нибудь съесть, но коль уж решил поститься, то ничего не поделаешь. Больше всего мне хотелось бы заказать пёркёльт из желудочков. Или жаркое по-брашевски. Жаркое по-брашевски изобрел в начале пятидесятых годов мой отец (стр. 83). На самом же деле это был Банди Пап (повар из «Погребка Матяша»), а историю об этом изобретении мне подарил его сын, которую расцветил дополнительными деталями Миши Г.
Справа от меня — игровой автомат, можно выиграть тридцать монет, весьма остроумно; слева — рекламный плакат «Джонни Уокер»: «The whisky that goes with a swing»[98]. Напротив — клозет, за вход тридцать форинтов. Наверное, это святотатство — связывать страдания моего отца с этим днем. Но без Иуды не было бы и Христа. Мне пора, не могу я торчать здесь так долго, как торчал мой отец.