Тело не устает меня удивлять.
Надо бы почитать что-нибудь о Мартиновиче[41]. [Решил не читать.] <Между тем я ведь даже не дворянин[42].>
Я мог бы выписывать из романа почти все подряд — настолько все актуально. Стр. 455. Быть отцом — загадочное предприятие. Сколько тайных вопросов и тайных ответов, рождающихся сами собой, без участия заинтересованных сторон! Быть отцом нелегко, потому что к этому невозможно заранее подготовиться. А то, чему можно научиться (…) — наименее интересная сторона отцовства. Я этого тогда не знал, но мой отец знал. Зато он не знал другого — что в конце концов все тайное всегда становится явным. И ведь в самом деле не знал. И я тоже.
Стр. 456. Как-то раз мне пригрезилось (или приснилось), что я расспрашиваю Господа Бога о своем отце. Допытываюсь, вытягиваю из Него — словом, навожу справки. Какой он? Хотелось знать, что он за человек. Быть хоть в чем-то уверенным. Так я проводил время, находясь в животе у Мамочки. Но Господь, сколько я из него ни вытягивал, никак не мог толком ответить на мой вопрос. Понятно теперь почему.
Папочка, дорогой, я уже не способен смотреть на тебя как на реально существовавшего человека. Ты как будто явился ко мне из романа, из дрянного (дерьмового).
Стр. 508. …и только отца вашего они не смогли превратить в слугу!.. Еще как смогли.
Вечером позвонил Й., он только что прочел рукопись. Жаль, что отец не дожил до этого, говорит он. Потому что роман — это памятник всем изуродованным судьбам. В судьбе моего отца, в этом трудном достоинстве, он увидел некую сатисфакцию: мой отец представляет их всех и т. д.
Старик, на хера ты все это разрушил?! Или ничто не разрушено? Даже наоборот? Так мы больше узнаем о «мире», о «конструкции бытия». Не знаю. Возможно, читателям (тут мне хочется захихикать) не помешает разочарование, которое ты им доставишь? Они его заслужили? Уточняю: мы его заслужили. В какой степени его заслужил я? — это мой личный вопрос.
Стр. 540. Так вы готовы умереть за родину или, может, я ошибаюсь?
— Готовы, Папочка, мы готовы.
Тут опять я начинаю реветь. Смех и слезы. А ведь это (всего лишь) цитата, ничего подобного этой сцене в нашей жизни не было. Мало-помалу я начинаю воспринимать «Гармонию» как подлинную реальность, из меня вылезает наивный читатель, эх, плакало наше доброе постмодернисткое имя!
6 марта 2000 года, понедельник
Стр. 560. Вот тогда-то мой отец стал действительно одиноким. Мы не лезли к нему, пусть идет как идет. Я тоже. И замечал, что с легким (или не слишком тяжелым) сердцем смиряюсь со своими поражениями, неудачными попытками найти с ним контакт. (Например, разговоры — я заранее придумывал «темы», культура, политика, спорт, личная жизнь — оставляли его равнодушным; на что-либо спровоцировать его я не мог — только вывести из себя. <с.> Я видел, что это плохо, но до конца своей ошибки не понимал. Не понимал всей своей ответственности. Того, что любви без ответственности не бывает. ж. с., с.
Стр. 561. Видеть себя в зеркале ему было не по себе, лучше часами простаивать в полумраке винного погребка, это было приятнее.
Письменный стол, беспрерывное стрекотание пишущей машинки да кисловатый мрак погребка — и все. Быть может, книга права: это все. А то, что я теперь добавляю к ней, не имеет значения.
Не надейся, имеет.
А эта дурацкая история с Роберто! Ну не игра ли это с огнем? В доме повешенного говорить о веревке…
М. п. у.: придет время, когда о «Гармонии» похвально выскажется <имя значения не имеет>. [Ничего подобного не произошло, а если и произошло, то, скажем так, в несколько иной форме.] И я буду слушать, растягивать удовольствие, ибо говорить он будет пространно, а когда он закончит и мы обменяемся с ним восторженными взглядами, то я обстоятельно, с напускной важностью («послушай теперь мою исповедь») вывалю на него все это. Ведь он единственный человек на свете, кто может во всем этом разобраться. Соотнести с Творением. Во всяком случае, я надеюсь. Однако боюсь, что он сделает это молча. Иначе и быть не может. И мне достанутся лишь его безмолвие и потрясенный вид. И, может быть, вместо чая он угостит меня палинкой. Так что лучше не ехать к нему на машине. [Все случилось гораздо хуже.] <Хуже и не придумаешь.>
41
Игнац Мартинович (1755–1795) — руководитель так называемых «венгерских якобинцев», тайной организации венгерского дворянства, возникшей под влиянием Великой французской революции. Целью группы было провозглашение Венгрии республикой. В 1794 году организацию разгромили, и через год 18 человек, включая Мартиновича, были казнены. В начале 1950-х годов обнаружились документы, свидетельствующие о том, что Мартинович в начале 1790-х годов был тайным информатором Венского двора, а после ареста выдал на допросах всех участников заговора.
42
Аллюзия к хрестоматийным строкам Ш. Петефи: «Не пишу и не читаю… Я — венгерский дворянин!» (Венгерский дворянин. Перев. Л. Мартынова).