Энрике де Трастамара, безусловно, был главным злодеем в жизненной драме Педро. Как только он прибыл во Францию в 1355 г., он, не переставая, поносил Педро как «короля евреев», который отдал Кастилию в их руки. Тому свидетельством, говорил Энрике, является деятельность дона Самуэля, которого Педро назначил верховным казначеем королевства и, по существу, верховным правителем страны. Более того, Энрике распространял слухи о том, что Педро якобы сын еврейки, обмененный на новорожденную дочь короля с согласия матери этой девочки[325]. По прибытии в Арагон в августе 1356 г. в качестве союзника арагонского короля Энрике продолжал распространять эти измышления против Педро, которые доходили до Кастилии, где их с жадностью ожидали и распространяли. В то же время он представлялся в роли защитника прав его христианских сограждан и врага их еврейских угнетателей.
Эту вражду он демонстрировал и на практике. Воюя на стороне Арагона, он вторгся в Кастилию в апреле 1360 г. во главе тысячи всадников и трех тысяч пеших солдат и занял несколько городов на правом берегу Эбро, которые служили домом для старых еврейских общин. Достигши города Нахера, он подговорил его христианских граждан присоединиться к своим солдатам в резне евреев. «Граф Энрике, — говорит Айяла, — приказал убивать евреев потому, что жители города охотно делали это, и потому, что это злодеяние заставляло их бояться короля и, таким образом, приводило их на сторону графа»[326]. Этот же метод приобретения сторонников он использовал и в других захваченных им местах, среди них город Миранда-де-Эбро, чья еврейская община, как и община Нахеры, была известна еще с XI в.
Дон Педро, который шел от Бургоса на восток, вынудил Энрике отступить к границе, но, преследуя врага, он остановился в Миранде, потому что христиане города, как сообщает Айяла, «разграбили евреев и присоединились к графу»[327]. Слово «разграбили» в этой цитате не означает только грабеж: оно означает погром, включающий в себя резню, как это с ясностью следует из более развернутого отчета об этих событиях в Crónica Abbreviada. Согласно этой хронике, христиане города «грабили и убивали» своих еврейских соседей и «присоединились к партии Энрике»[328].
Теперь, как и в Толедо за пять лет до этого, Энрике верил, что он сумеет заполучить народную помощь, представляясь в роли мстителя евреям. Король Педро, напротив, считал своим долгом обеспечить справедливость, и те, кто грабил и убивал кастильских евреев, считались бунтовщиками. Будучи убежденным в том, что только большой страх может остановить попытки нарушить закон, он обрушил ужасные наказания на виновных. Так, в Мадриде и Эбро он казнил как минимум пятерых граждан, возможных организаторов погрома, одного из которых он велел сварить живьем, а другого поджарить, и все это в своем присутствии[329]. Эти чудовищные наказания обуздали погромщиков, но усилили ненависть народа к Педро и поддержку Энрике.
Именно этого и ожидал граф Энрике, и его призыв к погромам против евреев, и жестокие наказания погромщиков служили его целям, потому что усиливали его популярность в городах, в особенности среди низших классов. Все это стало возможным, потому что ненависть к евреям достигла такого уровня, что их убийство перестало быть преступлением в глазах большинства населения; оно, наоборот, стало рассматриваться как похвальный поступок — акт, «охотно совершаемый людьми», как подтверждает историк Айяла. Энрике принял во внимание все эти факты и решил, что они могут оказать большую помощь в его кампании.
Только немногие историки, занимавшиеся царствованием Педро, обратили внимание на огромную роль, которую антисемитизм сыграл в приходе Энрике к власти и последующем радикальном изменении, которое произошло в кастильской династии и в положении дворянства Кастилии[330]. В этой связи особо должен быть отмечен тот факт, что Энрике был первым дворянином в Испании, использовавшим антисемитизм в качестве инструмента пропаганды и достижения политического контроля. Позже другие кастильские дворяне пойдут по его стопам.
Педро, несомненно, понимал, что кампания Энрике против евреев была маневром, направленным против него, но не нашел стратегического плана, чтобы взять верх над ним. Вполне возможно, что он понял, что, проигрывая войну дома, он не мог победить за границей.
Неспособность Педро справиться с еврейской проблемой оставила след в его администрации, руководимой практически с самого начала войны доном Самуэлем га-Леви. К концу 1360 г. отношения между королем и Самуэлем, видимо, резко изменились к худшему, и вскоре дошли до той точки, когда дон Самуэль был арестован, обвинен в хищениях и подвергся пыткам с целью узнать о том, где он прячет свои богатства. Он умер от рук пытавших его палачей где-то в середине 1361 г.[331]
Что же так кардинально изменило поведение короля по отношению к человеку, бывшему его «главным фаворитом», к человеку, который стоял с ним во всех горестях и следовал за ним в самую гущу его борьбы? Старые хроники уделяют этому совсем немного внимания, и современные историки мало занимались этим вопросом, как будто это было дело второстепенное и не повлияло на судьбу царствования Педро. Однако, по всей вероятности, оно имело серьезные последствия, потому что должно было повлиять на ход мыслей Педро и на судьбоносные решения, принятые им.
Амадор де лос Риос, несомненно, пытался разгадать тайну смерти дона Самуэля. Он не предложил гипотетического объяснения, что, в свете недостаточности источников, было бы максимумом того, что можно было ожидать; но его пытливая мысль привела его к постановке нескольких важных вопросов. Почему король Педро уничтожил своего еврейского фаворита? «Намеревался ли он, — спрашивает Амадор, — ликвидировать все предлоги для клеветнических слухов, которые чернили его как в Кастилии, так и за границей? Стремился ли он удовлетворить жалобы духовенства? Пытался ли он изменить, наконец, свою политику по отношению к городам, страдающим под гнетом строгой администрации дона Самуэля?» Или, возможно, «подобный разрыв отношений и смерть объясняются только алчностью короля?»[332]. К этим весьма уместным вопросам Амадора можно добавить и несколько других. Было ли внезапное падение дона Самуэля связано с состоянием финансов Кастилии? Имело ли это отношение к военному положению страны? Была ли здесь какая-либо связь с мирным договором с Арагоном, который Педро собирался заключить? Эти расследования выходят за рамки еврейского вопроса, так же как и специфических обязанностей казначея, которые выполнял в королевской администрации дон Самуэль. Так как дело дона Самуэля касается судьбы последнего великого испано-еврейского придворного, мы должны сейчас отвлечься и рассмотреть деятельность и, что важнее, общую ситуацию еврейских придворных Испании.
Общепринятый взгляд на ситуацию основан на убеждении, что функции еврейского верховного казначея ограничивались сбором средств. Но это господствующее убеждение неверно, и, возможно, никакая иная ложная концепция по этому предмету не затемняет в большей степени историческую реальность. Следует признать, что почти каждый еврей, достигший высокого поста верховного королевского казначея, был наделен не только талантом финансиста, но и глубоким пониманием различных проблем, зависящих от экономического состояния королевства. Некоторые из этих проблем касались международных отношений, включая решения о войне или мире, и верховный казначей должен был, побуждаемый обязанностями своей должности, если не чем-либо еще, изложить в нужное время королю свое мнение по поводу всех критических ситуаций. В этом и состояла причина близких контактов, установившихся между монархами и их еврейскими финансистами. Но это же было и источником резкого отторжения, которое некоторые христианские придворные, чей авторитет был задет, чувствовали по поводу частого еврейского вмешательства в сферы их собственной ответственности.
330
Ценное наблюдение по этому вопросу найдено в трудах: Julio Valdeón Baruque,
331
Согласно Catalina Garcia,