Весьма распространено мнение, что погромы лета 1391 г. в Испании вспыхнули спонтанно вслед за погромом в Севилье, который пришпорил антисемитов во всей стране, чтобы нанести смертельные удары по евреям. Есть правда в этом мнении, но далеко не вся.
Разумеется, погром в Севилье послужил стимулом для антисемитских акций во многих местах Кастилии, но этого стимула самого по себе было бы недостаточно, чтобы вызвать так много атак. Не мог он обеспечить и такую крайнюю степень насилия и его размах, равно как и беспрецедентные результаты. Касаясь погромов в Кастилии, мы уже высказали свое мнение о том, что порядок погромов, их направление и последовательность требовали направляющей и контролирующей силы. Это мнение усиливается наблюдением за параллельным ходом событий в Арагоне. И здесь погромы продвигались с юга на север, будучи разделенными небольшими интервалами. В свете такого порядка трудно предположить, что эти вспышки были просто спонтанной реакцией населения Арагона на погромы в Кастилии. Если бы эти взрывы насилия были простым следствием импульса, они бы вспыхнули беспорядочно по разным местам, а не двигались с юга на север. В этом явлении практически не было и простого имитирования предыдущих погромов. Здесь имело место заранее рассчитанное распространение активной деятельности, которая зародилась на юге, и ответственным за ее рождение был не кто иной, как архидьякон Ферран Мартинес.
Наша точка зрения на кастильские бунты как на запланированную акцию организованной силы базируется на нескольких симптомах. Рассматривая же события в Арагоне, мы можем обосновать свою точку зрения не только симптомами, но и однозначными свидетельствами, оставленными нам очевидцами. Так, из этих источников, как мы уже заметили, становится очевидным, что атаки и в Валенсии, и в Барселоне происходили по инициативе группы из пятидесяти кастильцев, которые были авангардом погромщиков в Севилье. Эти факты сами по себе явно говорят о том, что эти люди не оказались случайно в Валенсии и Барселоне и приняли участие в погромах, но прибыли в эти города со специальной миссией организовать нападения на еврейские общины. Но вдобавок к вышеупомянутым свидетельствам, которые обосновывают это предположение, мы располагаем еще одним важным свидетельством, которое превращает предположение в уверенность.
В апреле 1392 г. власти Арагона схватили одного священника, который был племянником Мартинеса, и посадили его в тюрьму архиепископа Сарагосы. Его деятельность считали исключительно вредной, поэтому его арест был настолько важным событием, что три общественные институции — Верховный суд Арагона, полиция Сарагосы и городской совет — поспешили сообщить королю о его аресте. Суть его преступлений не была изложена в донесениях королю, но зато о ней говорится в ответе короля на упомянутые донесения.
В своих ответах король называет этого человека «причиной беспорядков и крушения нашей еврейской общины»[458]. Несомненно, король сделал это важное заявление на основе полученных им рапортов, и также очевидно, что это мнение разделялось теми, кому эти ответы были адресованы. Племянник Мартинеса был в глазах властей не простым участником погромов, но их «причиной», то есть инициатором и организатором и, еще точнее, человеком, без действий которого погромы бы не произошли или хотя бы не имели таких чудовищных результатов. Соответственно, власти приписали ему не только уничтожение двух или трех, но всех еврейских общин арагонского королевства, которые рухнули под тяжестью погромов. Отсюда мы можем заключить, что племянник Мартинеса руководил погромным движением во всех городах Арагона, принявших участие в кровавых событиях.
В этом свете трудно усомниться в том, что он действовал в качестве агента своего дяди. Не можем мы и сказать, что он был единственным кастильцем, осуществлявшим столь сложную и масштабную миссию. Пятьдесят кастильских погромщиков в Валенсии и Барселоне наверняка были частью силы, посланной Мартинесом в Арагон, и они получали приказы от арестованного священника. Неудивительно, что король предупредил, чтобы его как следует сторожили, иначе он может убежать и увильнуть от заслуженного сурового наказания («потому что такие люди не должны жить»)[459]. Похоже, что король принял во внимание возможность того, что Мартинес, узнав об аресте своего человека, может сам прибыть в Арагон, чтобы возглавить погромное движение, так как он вряд ли представлял такое движение возможным без весьма эффективного вдохновителя и организатора. Поэтому он добавил в письме властям Сарагосы, что если это действительно состоится, т. е. «Мартинес явится в ваш город (и если вам удастся схватить его), пришлите его ко мне или бросьте в реку»[460].
Насколько нам известно, Мартинес не явился в Арагон, нет и никаких отчетов о других погромах после ареста его племянника. Возможно, заключение в тюрьму главного агента Мартинеса, который был ведущим организатором погромов, привело к внезапному прекращению погромного движения. В любом случае, очевидно, что погромы в Арагоне не были, как это было принято думать, просто продуктом импульсов толпы, стимулированной погромами в Кастилии, но результатом руководящей руки и идеи — руки и идеи Феррана Мартинеса.
Этот вывод согласовывается и с заключением, к которому мы пришли по поводу «источника энергии» беспорядков в обоих королевствах — Кастилии и Арагоне. Он подкрепляется и еще одним признаком, характеризующим эти события в обоих местах. Речь идет об идентичности их результатов, которая не может быть объяснена без сильного и эффективного руководства, направляющего действия погромщиков и контролирующего их.
Самым примечательным результатом, несомненно, было исключительно большое количество крестившихся в сравнении с относительно малым числом мучеников. Этот факт не соответствует обычному поведению других еврейских общин в Европе, переживших подобные потрясения. В особенности это составляет резкий контраст с поведением немецкого еврейства — во время Первого крестового похода (1096 г.), когда евреи в подавляющем большинстве случаев предпочли смерть крещению. Что было причиной такого разительного контраста? Могло ли это быть, как часто утверждается, просто разной степенью приверженности иудаизму, характеризующей эти общины?
Не может быть сомнения в том, что немецкие евреи намного превосходили испанских в приверженности религии и готовности к мученической смерти. Судя по вдохновлявшим их принципам, их самопожертвование во имя веры дало пример морального величия, непревзойденного в анналах человечества[461]. И все же испанское еврейство не заслуживает быть низведенным на низкую ступень преданности вере. Тысячи мучеников резни 1367 и 1391 гг. являются ярким свидетельством этого. Но, чтобы полнее понять результаты этих страшных событий, мы должны отметить отдельные относящиеся к делу факты. Некоторые из этих фактов явно относятся к прошлой истории испанского еврейства. Их насильственное крещение (во времена Альмохадов — 1147 г.), которое они сумели превозмочь, оставшись тайными евреями, привело многих из них к мысли, что принудительное крещение еще не означает конца света. К этому прибавилось учение Маймонида, который, восхваляя мученическую смерть во имя веры, не отвергал, тем не менее, насильственного крещения, и этим дал моральное оправдание крещению под угрозой смерти[462]. У евреев Германии в 1096 г. не было ни такого опыта, ни такого учения. Но здесь сыграл роль и еще один, присущий только Испании фактор, который вне сомнения склонил испанских евреев к такой форме крещения. Этим фактором было иное, чем в Германии, поведение погромщиков. Конечно, как и в Рейнской области, испанские погромщики прежде всего жаждали в кровопролитии и грабеже дать выход своей сдерживаемой ненависти; в обеих странах погромы «оправдывались» необходимостью «отомстить за кровь Христа», и в обоих случаях у евреев была возможность избежать смерти путем декларирования своего желания оставить иудаизм и перейти в лоно христианской церкви. Однако процесс «спасения» в 1391 г. характеризовался особым нововведением.
461
J. Parkes (
Эти мотивы не проистекали из неуклонного следования еврейскому закону, или из избыточного пыла, который превращает людей в фанатиков. Если бы позиция Рейнской области диктовалась фанатизмом, они считали бы каждого обращенного малодушным или предателем, заслуживающим презрения, но они вели себя иначе. Когда группа евреев в Вормсе крестилась при обстоятельствах, которые можно определить как всего лишь полувынужденные, евреи, оставшиеся верными иудаизму, утешили их и помогли им, обещая поддерживать их «до самой смерти». Это показывает, что они рассматривали насильственное крещение «по-человечески» объяснимым — и даже относились к нему с терпимостью, несмотря на то, что еврейский закон диктует в таких случаях противоположное отношение.
Тем не менее их подавляющее большинство предпочло самоубийство крещению. Поэтому то, что они считали «терпимым» для других, было нестерпимым для них самих. Публичное провозглашение того, что их истинная вера фальшива, означало для них не только ее оскорбление и профанацию, но также и признание, против их убеждения, что жизнь как таковая значит в их глазах больше, чем честь и почет их божественного наследия. Таким образом, с их точки зрения, насильственное крещение представляло собой столь низкий и позорный акт, что они никак не могли пройти через это, поэтому их самоубийство явилось, превыше всего, результатом морального