Амадор де лос Риос был первым современным историком, который предположил, что всё это законодательство — за исключением преамбулы и первых условий — проистекало от Павла из Бургоса[560]. Грец разделял мнение Амадора, другие историки тоже — в частности, Ли[561]. Но Кантера и Серрано, современные биографы Павла, сочли эту мысль предвзятой. Серрано утверждал, что она лишена всяких оснований[562], и Кантера посчитал, что существует свидетельство (историка Альвара Гарсии, брата Павла), приписывающее законы «инициативе» Феррера[563].
Проанализируем первым делом свидетельство Гарсия, на которое Кантера так уверенно опирается. Согласно утверждению этого историка, монах встретился с королевой в декабре 1411-го в Вальядолиде и там убеждал её в необходимости сегрегации между евреями и маврами — и христианами. «И благородная королева, подвигнутая Братом, издала указ по всей своей провинции отвести специальные места для обитания мавров и евреев. Она также приказала, чтобы мусульмане носили жёлтые капюшоны с яркими лунами, а евреи — тюрбаны и длинные бороды». Мы должны отметить, что это — рассказ Гарсии согласно рукописи его «Хроники» (находится в Академии Истории в Мадриде)[564].
Этот рассказ в некоторых деталях отличается от того, что сказано в «Хронике Хуана II» (Crónica de Juan II), которая была отредактирована Пересом де Гусманом через несколько лет после смерти короля. Согласно этому источнику, монах встретился с обоими регентами, Каталиной и Фернандо, в Айльоне, а не в Вальядолиде, и прочитал там проповедь, в которой просил их обоих, чтобы они
приказали отделить мавров и евреев от христиан во всех больших и малых городах, потому что их продолжающееся общение с последними представляет большую опасность, в особенности для тех, кто давно обратился в Святую Веру. Что и было реализовано в большинстве городов и сёл этих королевств. Затем было приказано евреям носить тюрбаны с красными знаками, а мусульманам — капюшоны с яркой луной[565].
Этот отчёт о встрече Феррера с регентами явно более актуален, чем отчёт Гарсии. Феррер, по-видимому, встречался с королевой не однажды — первый раз вместе с инфантом в Айльоне, а затем в Вальядолиде, её главной резиденции. В Айльоне Феррер представил своё требование о сегрегации — не в частной беседе, как это предполагал Гарсия, а в проповеди перед двумя регентами, где он просил их издать декрет, повелевающий всем большим и малым городам королевства привести сегрегацию в действие. Это то, что на самом деле и произошло[566].
Трудно поверить, что Альвар Гарсия не знал обо всех этих фактах. Что заставило его замалчивать роль Фернандо в столь важном событии — особо важном для конверсо, собственной группы Гарсии, — и занять противоположную позицию по отношению к своему брату Павлу, который был известен как сторонник дона Фернандо? Так как мы не видим причины к тому, чтобы Альвар Гарсия представил визит Феррера в столь искажённом свете, мы должны прийти к заключению, что некий редактор приложил руку к тексту, внеся в него изменения. Место встречи было изменено с Айльона на Вальядолид, где находилась штаб-квартира королевы, таким образом Фернандо мог быть удалён с арены действий, а описывая требуемый внешний вид еврея, он пропустил упоминание о «знаке» и вместо этого упомянул бороду, что фигурирует в законе[567]. Но какими бы ни были поправки в обеих версиях, ни в одной из них не указывается, что инициатором вальядолидского эдикта был Феррер. И та, и другая ограничивает влияние брата-доминиканца только одним моментом: разделением евреев и христиан. Правила, касающиеся «знака», появились, похоже, под влиянием кого-то другого, хотя монах, возможно, согласился с этим. Мы не видим почвы под утверждением, что он вдохновил весь эдикт 1412 г. Он просил только о королевском указе, поддерживающем его требование об отдельном проживании (по уже объяснённым причинам), и, возможно, санкционировал обязательность «знака».
На деле, как мы уже отмечали, «знак» был введён задолго до того кастильским гражданским законом 1348 г., и отдельные кварталы для евреев требовались собором Паленсии уже в 1388 г., а в некоторых городах они были введены королями начиная с 1272 г. Но все эти установления не требовали полного исключения евреев из испанской экономики и ликвидации еврейской гражданской юрисдикции, или запрещения эмиграции, или выселения евреев из домов в течение восьми дней, или угрозы личного порабощения. Не требовали они и большинства других мер, включённых в эдикт 1412 г. Если бы Феррер думал о подобных мерах, он должен был хоть как-то упомянуть о них в ходе кампании. Но они появились только в законах 1412 г., которые были изданы по окончании его кампании в Кастилии. Следовательно, они родились в голове другого человека, того, который не верил в способность агитации Феррера, не усиленной репрессиями, заставить евреев перейти в христианство. И этот человек полагал, что декрет о сегрегации может побудить некоторых евреев оставить свою веру, но его будет явно недостаточно, чтобы привести всех или хотя бы большинство евреев к религиозной капитуляции. Это должен был быть человек, близко знакомый со способностью и готовностью евреев терпеть страдания за свою веру и в то же время имеющий большое влияние при дворе. И кто же это, если не Пабло де Бургос?
Но у Павла была не только мотивация и желание повлиять на регентов в этом направлении, у него ещё была и возможность это сделать: Феррер был далёк от двора, зато Павел — постоянно близок к нему. В качестве верховного казначея королевства, воспитателя юного короля и близкого друга и Фернандо, и Каталины он мог говорить с ними о вопросах, связанных с этими законами, так часто, как ему заблагорассудится. И он должен был говорить с ними об этом многократно, если хотел, чтобы его совет был принят, потому что вопрос стоял о полном пересмотре многовековой испанской политики касательно евреев и о принятии законов, гораздо более строгих и репрессивных, чем Церковь и государство когда-либо принимали. Нет сомнения в том, что Павел должен был бороться с большим влиянием, которое евреи ещё могли мобилизовать на свою защиту, и он, конечно, нуждался в достаточном времени, чтобы разработать все свои экономические и политические аргументы, которые убедили бы регентов принять его план. С другой стороны, Феррер не мог за время своего короткого визита ко двору разрабатывать многочисленные законы эдикта, касающиеся широкого разнообразия вопросов, часть из которых касалась кастильских законов и специфики жизни в Кастилии. Поэтому мы приходим к выводу, что, когда Феррер появился в Айльоне (декабрь 1411 г.), эдикт 2 января 1412 г. был уже готов, однако регенты и Павел отложили его публикацию, пока не убедились в том, что могут «полагаться» на воздействие Феррера. И, наконец, поскольку эдикт включал в себя закон о сегрегации мест жительства, то даже инициатива этого закона исходила от Феррера (как думал Амадор). Всё это было тщательно спланировано, подготовлено Павлом и под конец согласовано им с Феррером. Павел, с его хитростью и проницательностью, сумел связать религиозные и политические элементы, внутренний фактор еврейского вопроса с внешним фактором наследования арагонского престола и привести их все вместе к безжалостному законодательству (к которому он так долго стремился и работал над ним) за короткое время визита Феррера ко двору.
Был ли Пабло де Бургос способен подвергнуть евреев таким тяжким моральным страданиям, которые многих из них, наверняка, приговорили к смерти? Его Scrutinium Scripturarum, большая работа, написанная, чтобы доказать истину христианства Священным Писанием[568], даёт ясный ответ на этот вопрос. В этой книге он называет евреев большими преступниками, чем жители Содома, худшими, чем бунтовщики Дафан и Авирон, которые по справедливости были уничтожены, когда их поглотила земля[569]. Наказание, полученное этими преступниками, было, по его мнению, недостаточным для евреев. Они заслуживали продолжительного наказания и страданий, утяжелявших его, и отсюда проистекает их долгое изгнание и мучения. Нигде он не указывает, что страдания евреев, кровавые преследования, которым они подвергались, были непропорционально тяжёлыми, в сравнении с приписываемыми им грехами. Напротив, Павел видит все тяготы и несчастия, испытываемые евреями со времён Христа, справедливым наказанием за их чудовищное преступление против Сына Божьего, а в погромах и резне 1391 г. он видит не только часть наказания, но и божественный ответ на глупое (и преступное) желание евреев быть правителями Испании[570]. Ответ был дан Ферраном Мартинесом, который организовал массовые убийства евреев единственно для того, чтобы, по словам Павла, «отомстить за кровь Христа («Deo ultionem Christi excitante»)[571]. А когда он подходит к правлению Хуана II, то говорит, что «многие шаги были предприняты» регентами против «иудейской злобности», которая «вовсю присутствовала при их дворах и королевствах, и при их власти, с Божьей помощью, иудейское и сарацинское неверие было раздавлено»[572]. И здесь тоже ни слова критики в адрес законов 1412-го, но скорее их высочайшее восхваление. Более того, он видит их источником двойной пользы. «Всякий раз, когда еврейские эксперты верили, что пришло время избавления, начиналось истребление предательских неверных, и спасение, жизнь и воскрешение тех, кто обратился верой к Христу»[573]. Павел, таким образом, не только оправдывал эти законы, он видел в них необходимые меры, чтобы избавить мир от огромного неверия и привести к великому движению крещения, развившемуся в Испании.
561
Graetz, см. Указ. соч., VIII (1890), стр. 108; Lea,
570
571