Вот почему Маркс, писавший в 1867 г., что общество «не может ни перескочить через естественные фазы развития, ни отменить последние декретами», предварял этим вывод: «Но оно может сократить и смягчить муки родов»[32]. Речь шла тогда о вторичных «родах» капитализма в странах европейского континента, следующих за Англией и США, и конкретно о возможности для пролетариата принудить господствующие классы к введению фабричного законодательства. Характерно, однако, что Маркс связывал эту перспективу для Германии и других стран континента не только с более развитыми условиями борьбы против «живых» – капитализма и буржуазии, но и с освобождением от «мертвых» – от унаследованных бедствий, изживших себя способов производства и сопутствующих им общественных и политических отношений. Но что означала альтернатива – «более жестокие или более гуманные формы» прогресса – по отношению к странам третьего эшелона, составлявшим огромную пограничную область между крепостничеством и капитализмом? Над этой проблемой раздумывали и Маркс, и Энгельс, начиная с середины столетия и особенно с того времени, когда падение крепостного права открыло революционную перспективу перед Россией. Тема эта требует специального рассмотрения, мы лишь отметим здесь, что Плеханов, превосходно знавший литературное наследство Маркса и Энгельса вообще и их Россику в частности, прошел в последнем счете мимо самого существенного, общетеоретического и всемирно-исторического, в их исканиях 60 – 80-х годов. Ленин же шел по-своему к тому, на что натолкнулась, обнаружив огромные трудности проблемы, мысль Маркса.
Новое в мышлении, как и в жизни, не рождается на пустом месте. Ни одному серьезному исследователю не придет в голову выводить марксову идею некапиталистического развития из воззрений народников, однако сам Маркс в письме в редакцию «Отечественных записок» не оставил сомнения в том, что он, применительно по крайней мере к России, искал ответ на вопрос, поставленный Чернышевским. Нет необходимости также напоминать, что вопрос этот возник отнюдь не умозрительно, что в основе его лежали реальные обстоятельства предреформенной и пореформенной России. Можно спорить по поводу того, наличествовали ли в тогдашней действительности – русской и общеевропейской – возможности перевода общественного развития страны, где уже ясно обозначилась, но еще не восторжествовала тенденция капиталистического развития, на другие рельсы, но нельзя отрицать, что проблема заключалась именно в этом. Непосредственно речь шла о том, чтобы переделать дело, изгаженное правительственной, дворянством продиктованной реформой, или, иначе говоря, превратить недовершенную «революцию сверху» в подлинную революцию, которая, если бы даже она началась (как предполагали Маркс и Энгельс) конституционным кризисом или дворцовым переворотом, могла победить лишь при вовлечении в действие крестьянской массы.
Дабы не было недоразумений, повторим, что в понимании проблемы в целом между вождями пролетарского социализма, с одной стороны, русскими демократами, с другой, существовало глубокое различие. Но проблема была общей и принципиально новой для тех и других. Когда вслед за Лениным мы усматриваем в революционной ситуации 60 – 70-х годов XIX в. исходный пункт борьбы за «американский путь», то в должной ли мере мы учитываем значение этого исходного пункта для будущего? Если же в него входила не только объективная тенденция, но и ее субъективное отражение и выявление – народническая программа и деятельность, – то нас не может не занимать вопрос: каково соотношение этого субъективного с последующей, более высокой ступенью борьбы, борьбы уже не одного крестьянства, но и пролетариата за тот же «американский путь»?
Детерминизм Ленина не нуждается в доказательствах с помощью отдельных цитат – им проникнуто все вышедшее из-под ленинского пера. Молодой Ленин говорил о Марксе, что, выясняя противоречия капитализма «гораздо точнее, полнее, прямее, откровеннее, чем это делали когда-либо романтики», Маркс «нигде не опустился ни до одной сентиментальной фразы, оплакивающей это развитие. Он нигде не проронил ни словечка о какой бы то ни было возможности „свернуть с пути“. Он понимал, что подобной фразой люди прикрывают лишь то обстоятельство, что они сами „сворачивают“ в сторону от вопроса, который ставит перед ними жизнь, т.е. данная экономическая действительность, данное экономическое развитие, данные, вырастающие на его почве, интересы»[33]. Сказанное Лениным о Марксе можно отнести и к самому Ленину. Попытки искать революционное решение на ином пути, чем тот, который создавался развитием капитализма, исключались Лениным с первых шагов его сознательной деятельности. Никаких точек соприкосновения с народничеством в данном, решающем отношении не было и нет. Но Ленин и не «сворачивал» в сторону от вопроса, который поставила передним жизнь, впервые поставила в той неадекватной форме, которую представлял собой старый русский социализм, народничество в целом (самая неадекватность служила при этом характерным признаком, свойством действительности).