Характерно: во всех ленинских аграрных проектах, от конца XIX в. до 1917 г., присутствует требование передать осуществление преобразований в руки крестьянских революционных комитетов. Ленин рассматривал это требование не как частное, а коренное, связанное с демократизацией всей России. Дискуссия на IV съезде помогла Ленину довести свою мысль до конца. Крестьянские комитеты – это и национализация снизу, и выход массы за пределы общинных мирков, естественный ввод ее в политику, в главные проблемы политики. Плеханов и здесь видел народовольческую отрыжку. Вчерашний критик Бернштейна сомкнулся с ним, называя анархизмом создание прямой демократии, притом не в привычной избирательной сфере, а в области революционных социальных перемен.
«Проповедовать крестьянскую революцию, говорить сколько-нибудь в серьезном смысле слова об аграрной революции и не говорить вместе с тем о необходимости настоящего демократизма, т.е., между прочим, и выбора чиновников народом, – это вопиющее противоречие»[41]. История не раз и по-разному подтверждала эти слова, обращенные тогда против меньшевистских ортодоксов. Обвиняя большевиков в бланкизме, в развязывании стихии нового «пугачевского бунта», они противопоставляли программе превращения локальных вспышек борьбы во всероссийское народное восстание программу «муниципального» закрепления крестьянской раздробленности, программе освобождения крестьянина от иллюзий старого патриархально-монархического закала – программу затемнения сознания крестьянина новыми, либерально-монархическими иллюзиями. Доктринеры-то и оказывались, помимо своей воли, пленниками «пугачевщины», если не «российской Вандеи»[42]. Ленин же, трезво учитывавший темные стороны взрыва народной стихии, искал решение не в устранении авангарда от движения «наинизших низов», не в воздержании его от крайних форм борьбы, только и способных сокрушить старую Россию, а в развитии этой борьбы и снизу и сверху – созданием в самом процессе революционного разрушения и преобразования новой, революционной власти. Закрепление завоеваний – еще не все в ленинской идее диктатуры пролетариата и крестьянства. Не менее важно, что, лишь становясь властью, «рабья Россия» могла превратиться в республику «свободных и смелых людей», а малочисленный пролетарский авангард мог вырасти в революционный народ, вбирающий и преобразующий, политически и нравственно, передовую часть непролетарской массы. Ленин сознавал при этом опасности обратного воздействия ведомых на ведущего – в мелкобуржуазной России особенно серьезные опасности. Но и их преодоление, считал он, не в отчуждении авангарда от массы, а в возрастающих – по мере развития революции, особенно по мере приближения к взятию власти – требованиях к самому авангарду, к его «самоизменению», к его способности пойти против течения и вместе с тем поднять к свету, к сознанию своих прав и возможностей самые широкие слои населения.
Почему, спрашивал Ленин, мы говорим о диктатуре только революционного, а не всего народа? «Потому, что во всем народе, страдающем постоянно и самым жестоким образом…, есть люди, забитые физически, запуганные, люди забитые нравственно, например, теорией о непротивлении злу насилием, или просто забитые не теорией, а предрассудком, обычаем, рутиной, люди равнодушные, то, что называется обыватели, мещане, которые более способны отстраниться от острой борьбы, пройти мимо или даже спрятаться (как бы тут, в драке-то, не влетело!). Вот почему диктатуру осуществляет не весь народ, а только революционный народ, нисколько не боящийся, однако, всего народа, открывающий всему народу причины своих действий и все подробности их, привлекающий охотно весь народ к участию не только в „управлении“ государством, но и во власти, и к участию в самом устройстве государства»[43].
42
«И наша Вандея, – писал Ленин в ноябре 1905 г., – тоже не сказала еще своего последнего слова… Она тоже только начинает еще развертываться как следует. У нее тоже есть еще „запасы топлива“, накопленные веками темноты, бесправия, крепостничества, полицейского всевластия. Она соединяет в себе всю дикость азиатчины со всеми омерзительными сторонами утонченных приемов эксплуатации и одурачения всех тех, кто всего более задавлен, замучен городской капиталистической цивилизацией, кто доведен до положения хуже зверя. Эта Вандея не исчезнет ни от каких манифестов царя, ни от каких посланий синода, ни от каких перемен в высшей и низшей бюрократии. Ее может сломить только сила организованного и просвещенного пролетариата, ибо только он, эксплуатируемый сам, в состоянии поднять всех стоящих ниже него, пробудить в них людей и граждан, показать им дорогу к избавлению от всякой эксплуатации. Только он может создать ядро могучей революционной армии, могучей и своими идеалами, и своей дисциплиной, и своей организацией, и своим героизмом в борьбе, перед которыми не устоять никакой Вандее» (там же, стр. 57).