Между тем творческая разработка этих вопросов представляет отнюдь не академический только интерес. Совсем не случайно в наше время буржуазные историки, философы, публицисты проявляют повышенный интерес к истории и опыту двух русских революций 1917 г. Весьма отчетливо причины и смысл этого пристального внимания сформулированы в книге английского историка Р. Сетона-Уотсона «Падение императорской России»: «Сегодня, когда… различные типы национальных и социальных революционных движений возникают во многих районах мира от Перу до Либерии и от Ливана до Филиппин, история последних десятилетий императорской России представляет собою более чем академический интерес. Она проливает свет на некоторые проблемы, неотвратимо возникающие перед государственными деятелями наших дней и приводящие к множеству ошибок, которых они могут с успехом избежать»[44].
Вот генеральная идея: изучить прошлый русский опыт, извлечь из него политические уроки, чтобы «овладеть» сегодня мировым революционным процессом, приостановить или ограничить его, ввести «в рамки», сделав неопасным для основ буржуазного строя.
Немало внимания в этом изучении уделяется массам, их роли в революции, механизму взаимодействия между массами и партиями, между массами и вождями. В работах многих буржуазных историков делается, в частности, попытка доказать, что Октябрь был делом узкой заговорщической группы большевиков, которая в лучшем случае использовала анархические порывы трудящихся масс России, оказавшихся неподготовленными к восприятию демократии «западного образца».
Задача исследователя-марксиста, конечно, не сводится к одному опровержению ложных представлений и восстановлению действительных фактов. Нужно в полном объеме, с учетом всех сложностей, противоречий реального процесса воссоздать роль массы на каждом из этапов восходящего движения революции. Тогда действеннее будет и наша полемика с идейными противниками и добросовестно заблуждающимися оппонентами.
В настоящей статье автор касается лишь некоторых аспектов названной проблемы.
В Февральской революции 1917 г., в период между февралем и октябрем и особенно в самой Октябрьской революции с удивительной силой и отчетливостью подтвердилось известное положение Маркса о том, что «вместе с основательностью исторического действия будет, следовательно, расти и объем массы, делом которой оно является»[45]. В политическую жизнь в качестве ее активных и непосредственных участников оказались втянутыми миллионы людей. Какова же была механика этого процесса?
Прежде всего следует иметь в виду, что Февральская революция с точки зрения втягивания в нее массы имела некий «подготовительный период». К этому времени трудящимися России был накоплен значительный опыт борьбы. Уже первая русская революция пробудила и втянула так или иначе в «историческое действие» целые классы или, по крайней мере, огромные пласты их. Затем наступило затишье, сменившееся предвоенным революционным подъемом – более высоким (сравнительно с 1905 г.) по уровню авангардных боев пролетариата, но менее широким по непосредственной общенародной базе его. Временем глубочайших, необратимых сдвигов в поведении масс, в отношении их к политике оказалась мировая война. Обычно этот «всесильный режиссер» рассматривается нами лишь в том смысле, что лишения и невзгоды военных лет обострили противоречия, усилили революционное брожение и тем самым подготовили почву для взрыва. Все это так, но существует и еще одна сторона вопроса. Война с ее мобилизациями уже сама по себе привела в движение массы, вырвала их из повседневного состояния и бросила в круговорот новых форм бытия. И это, естественно, не могло пройти мимо сознания людей. Состояние оторванности от «больших дел», особенно характерное для крестьянства с его единоличным частнособственническим укладом жизни, сменилось пробуждением интереса к общественным явлениям, пусть еще неясного, со своими предрассудками и фантазиями, слабостями и ошибками, но совершенно несомненного. Этот подготовительный период и сделал возможным такое невероятно быстрое и необычайно активное включение масс в политическую жизнь.
Когда в литературе касаются этого вопроса, то, как правило, опираются на статистику стачек, рассматривая их рост в качестве главного, а иногда и единственного показателя возрастания массовости движения. Слов нет, это чрезвычайно важный показатель, особенно важный для предреволюционного времени, когда другие формы выражения активности «низов» либо подавлены, либо совсем не существуют. Но для оценки послефевральского периода этот критерий – вовсе не единственный. Особенно существенно то, что сам по себе размах стачечного движения далеко не всегда соответствовал накалу борьбы и объему втянутых в нее масс. В этой связи возникает важный методологический вопрос о критериях «объема массы». Анализируя опыт первой русской революции, Ленин отмечал, что при рассмотрении вопроса о формах борьбы необходим исторический подход: «Ставить этот вопрос вне исторически-конкретной обстановки значит не понимать азбуки диалектического материализма»[46]. Очевидно, что между формами борьбы и числом ее участников существует теснейшая органическая связь. Формы движения прямо зависят от степени участия в нем масс. Но существует и обратная связь: наличие определенных форм движения и организации в свою очередь обеспечивает наиболее широкое вовлечение масс в активную общественную жизнь.