Сам по себе факт взятия Киева войсками Андрея Суздальского никакого повода для обвинения севера во враждебных стремлениях по отношению к югу не давал бы. Мы видели, что достаточно бывало личного честолюбия или уверенности в своем праве на киевский стол, и князь пользовался для овладения им всеми средствами, прежде всего своей дружиной; бывало и хуже: соперник Андреева отца, южный князь Изяслав, для той же цели не постеснялся заключить договор с королями Венгерским и Польским (1149 год). Но во взятии Киева в 1169 году есть две черты, отличающие названное событие от прежних междоусобий: это разорение Киева и тот факт, что победитель остался княжить на севере.
Никогда еще не было на Руси такого горя, говорит историк, чтобы свои же разорили Киев. Разорение могло быть случайностью, порожденной пылом боя[38], но могло быть и преднамеренным политическим актом. Пребывание Андрея во Владимире и разорение Киева (если оно было преднамеренно) свидетельствуют о пренебрежении Андрея к Киеву. Мы уже знаем, что пренебрежение это не было наследственным; оно — проявление его личных свойств; возможно, что, сверх того, оно явилось следствием новой политической обстановки. Необузданное властолюбие князя Андрея не знало предела; недаром оно заслужило ему в летописи название «самовластца» и привело к трагической смерти. Но он был в то же время человеком «новых понятий»: во внутренней политике его, в упорном стремлении стать независимым от влияния старой городской знати можно угадывать зарождение нового понимания княжеской власти, первые отдаленные намеки на то единодержавие, которое установилось в Москве через двести с лишком лет. Он действовал в новой обстановке: в его эпоху уже начался отлив населения с берегов среднего Днепра на северо-восток, и в связи с этим переселением[39] политический центр тяжести уже начал передвигаться из Киева в суздальские земли. Можно пойти далеко в предположениях о политических целях князя Андрея, можно спросить себя, не было ли отношение его к Киеву вызвано смутным сознанием, что роль юга сыграна, — но одного нельзя: нельзя утверждать, будто его действия подсказаны племенной рознью севера и юга. Сам князь был родом киевлянин: отец, дед, прадед и дальнейшие прямые предки его, всего на протяжении семи поколений, были великими князьями киевскими, а явления, породившие разветвление единой народности на великороссов и малороссов, как увидим ниже, только еще народились и не могли еще в его эпоху дать результатов; они сказались целым веком позднее.
Русская история знает другие случаи вооруженной борьбы между созревавшей центральной государственной силой и местными центрами. Тот же Андрей Суздальский вел войну с Новгородом. Москва навязала свое господство княжеству Тверскому и Новгороду продолжительными войнами. Борьба с последним длилась два века и полна кровавых эпизодов[40]. Но еще никому не приходило в голову отрицать из-за этого одноплеменность населения Новгорода и Москвы; напротив, каждый скажет, что борьба Москвы с Тверью и с Новгородом привела к объединению великорусского племени.
Оставило ли разорение Киева по себе тяжелую память в народе в смысле враждебного отношения южан к северянам? Летописец описывает это событие трогательными словами, но на племенную вражду в его рассказе намека нет. Не найти такого намека и в киевских былинах.
Существует в русской героической литературе прекрасная песня «о полку Игореве», сложенная, вероятно, в XIII веке. Это наша «Песнь о Роланде». Она говорит о походе северского князя Игоря[41] с братией в 1185 году в задонские степи против половцев. Завели князей юная отвага и первый успешный бой чересчур далеко. «Пришли половцы от Дона и от моря, со всех сторон обступили русские полки». Была битва жестокая: «Черная земля под копытами костьми засеяна и полита кровью — взошла же печалью по Русской земле». И полегли «храбрые русачи за землю Русскую». Горе было великое: «Никнет трава от жалости, и дерево с печалью к земле приклонилось». Плачет Ярославна, жена Игорева, глядя в далекую степь с городской стены: «Зачем же, ветер, мое веселье ты по ковылю развеял!» Тогда великий князь киевский Святослав «изронил золотое слово, орошенное слезами», и стал звать всю родню-князей «вступиться за обиду, за землю Русскую, за раны Игоря, смелого Святославича». Зовет он Ярослава галицкого, Рюрика и Давида смоленских, зовет Романа и Мстислава волынских и князя Всеволода зовет. «Великий князь Всеволод, — говорит он последнему, — прилететь бы тебе издалека, чтобы отцовский золотой престол поблюсти. Ты можешь Волгу веслами разбрызгать, а Дон вычерпать шеломами…» Кто этот князь, которого зовут на помощь из Киева, поэтически преувеличивая его могущество? Это Всеволод III Большое Гнездо (✞1212), брат того самого Андрея, который разорил Киев, властный продолжатель политики своего брата по усилению северного центра Руси. И кто этот неизвестный даровитый певец, зовущий северского князя? Он южанин, дружинник великого князя черниговского. Он скорбит душой из-за княжеских раздоров, «в которых век людей коротался», но упрека в племенной розни он не произносит: владимирский князь — князь Суздальской земли — ему так же близок, как князь галицкий или волынский. Слагал же он свою песню, где сплетаются слава и скорбь родины, уже в XIII веке, когда политическое отчуждение севера и юга, конечно, должно было сказаться сильнее, чем в эпоху князя Андрея.
38
Грушевский в «Очерке истории Киевской земли» (Киев, 1891, на русском языке. С. 224) с уверенностью высказывает предположение, что грабеж состоялся потому, что войску было дано на то разрешение. Не слишком ли он высокого мнения о дисциплине в ополчениях XII в.?
40
В 1389 г. войско великого князя Василия заняло Новгород; в 1478 г. им овладели войска Иоанна III, отменившего все вольные новгородские учреждения: в 1570 г. Новгород разгромлен Иваном Грозным.