В лаборатории в то время все были увлечены проблемой сенсомоторной интеграции у кошек, обезьян и человека. Мы знали, что каждое из разъединенных полушарий лучше контролирует противоположную кисть и руку. Колвин Тревартен, на тот момент постдок (квалификационную работу он тоже выполнял в Калтехе), проводил серию очень хитрых экспериментов, показывающих, что у обезьян использование одной руки либо кисти для выполнения задания означало, что обучится противоположное полушарие. Ипсилатеральное полушарие (располагающееся на той же стороне, что и конкретная конечность), хотя и имело такой же доступ к информации, не обучалось. Впрочем, стоило сменить руку, выполняющую задание, как довольно скоро обучение происходило в том полушарии, которое прежде оставалось в неведении. Итак, каждое полушарие прекрасно управляется с противоположной рукой и кистью[56]. Все изящно вставало на свои места, если учесть еще и анатомию нервной системы.
Загадка заключалась вот в чем. Как полушарие контролировало ипсилатеральную руку, что, как мы видели, у некоторых пациентов получалось? Другими словами, как левое полушарие контролировало левую руку? Хотя у пациента У. Дж. полушария мозга без труда управляли контралатеральной рукой и кистью, они были явно неспособны контролировать ипсилатеральную руку и кисть. Это весьма интересная ситуация. Многие ранние истории о расщепленном мозге, повествующие о двух разумах (в противоположность одному), заключенных у нас в черепе, возникли из четкой связи между каждым полушарием и контралатеральной рукой. В нашем фильме был сделан упор на этот основополагающий результат, который бросался в глаза любому, кто тестировал пациента. Однако по мере того, как все больше пациентов пополняло список испытуемых, многие из них стали демонстрировать хорошее управление еще и ипсилатеральной рукой, помимо контралатеральной. Впрочем, даже когда наблюдалась высокая степень контроля за ипсилатеральной рукой, хорошо управлять движениями ипсилатеральной кисти пациентам не удавалось. Как это все работало?
В конце концов нам стало ясно, почему не все пациенты демонстрировали тот же эффект в тесте с кубиками, что и У. Дж., который исключительно хорошо справлялся с заданием левой рукой. У некоторых пациентов наблюдалась более высокая степень контроля за ипсилатеральной рукой, чем у других. Обычно им требовалось некоторое время после операции, чтобы научиться контролировать ипсилатеральную руку, но большинство в итоге достигали в этом очень приличных результатов. Это означало, что полушарие, специализирующееся на выполнении конкретных задач, что выявляется, скажем, при размещении кубиков в определенном порядке, могло – после того как научится управлять ипсилатеральной рукой – выполнять эти задания любой кистью. Следовательно, мы не могли точно сказать, какое полушарие контролирует движения рук. Эта двойная система управления сделала оценку особых умений левого и правого полушарий чрезвычайно сложной.
То, что большинство пациентов в итоге обретали контроль над ипсилатеральной рукой, было очевидно. Это было верно и для первых пациентов, из калифорнийской группы, и для пациентов с восточного побережья, которых тестировали позднее. Нам потребовалось провести немало исследований, чтобы разобраться, как это происходило. Задача захватила умы всех. Майерс и Сперри изучали ее на кошках, а Тревартен – на обезьянах. Каждый занялся своим фрагментом пазла. Я задался очень простым вопросом: как обезьяна, которая смотрит на мир одним полушарием, могла брать виноградину ипсилатеральной рукой? Ответ бы многое объяснил.
Итак, загадка заключалась вот в чем: почему, когда дело доходило до осуществления целенаправленных действий, животные с расщепленным мозгом (и иногда с гораздо более сильным нарушением связей, чем у любого человека-пациента) всегда демонстрировали такое поведение, словно никакого расщепления нет? Как, к примеру, левое полушарие макака-резуса с глубоко расщепленным мозгом – связи между полушариями были разрушены вплоть до моста[57] – способно контролировать левую, ипсилатеральную, руку? Частично наша проблема заключалась в том, что мы заранее сделали предположение, в котором были убеждены. Оно заключалось в том, что сознательный контроль движений исходит из центрального командного пункта, который должен быть напрямую связан с конкретными периферическими мышцами. Из-за этого предположения то, что мы наблюдали, поначалу казалось нам бессмыслицей. Нас подвела собственная неверная идея, и когда мы отбросили все предположения, механизмы работы мозга стали выглядеть совсем иначе, чем мы их себе представляли. Идея о том, что существует некое “я” или командный пункт в мозге, оказалась иллюзией.
56
Trevarthen C. B.