Бальестерос посвящает несколько страниц комментированию наиболее важных соглашений, достигнутых на этих кортесах, которые, по его мнению, «не имели такого значения, как соглашения 1252 г.», поскольку «копируют многие их пункты». Эти положения он оценивает как «беспорядочные», так как в них оказываются смешаны «административные и гражданские вопросы с чисто процессуальными» и присутствуют, хотя и в меньшей степени, «нормы, регулирующие цены, а также законы, направленные против роскоши».
Очевидно, что для Бальестероса предписания, содержащиеся в тетрадях Вальядолидских кортесов 1258 г., – это «законы» («leyes»). Чуть ниже он ссылается на то, что они «начинаются с применения закона к королевскому дому». Или что «в законе против роскоши идет речь о разделении классов в зависимости от их одежды». Исследователь настолько увлечен этой идеей, что не задумываясь называет «статьями» соглашения, содержащиеся в тетрадях. Наконец, давая общую оценку Вальядолидским кортесам, он пишет: «Они скорее служили указанием на контакт суверена с его вассалами, позволивший с помощью законов решить безотлагательные проблемы, нежели были значительным законотворческим достижением, несмотря на некоторые нововведения»[154]. Для Бальестероса, таким образом, соглашения кортесов 1258 г. являются «законами».
Проктер, в свою очередь, называет принятые на этих кортесах решения клаузулами или декретами, не делая различия между терминами[155]. О’Кэллэген, напротив, не оставил без внимания, что в протоколах Вальядолидских кортесов 1258 г. соглашения обозначены термином «договоренности», хотя и полагает, что они были «обнародованы». Далее он выдвигает смелое предположение, согласно которому «тетради кортесов в Севилье 1252 г., Вальядолиде 1258 г. и Севилье 1261 г. базировались на текстах, предварительно одобренных королем, приспособленных к текущим обстоятельствам и затем заново переданных для утверждения монарху»[156]. Я не разделяю мнения североамериканского историка, поскольку, как мы имели возможность видеть, договоренности, согласно установлениям «Зерцала», реализовывались в форме «привилегий» или «грамот», которым, в отличие от законов, не требовалась процедура промульгации.
Согласно другим авторам, договоренности, вероятно, составляли уложение[157]. Этот термин, помимо О’Кэллэгена, используют Вальдеон[158], Гонсалес Хименес[159], де Айяла и Вильальба[160] и Мартинес Диес[161].
Сравнительный анализ содержания севильских договоренностей 1252 и 1253 гг. и договоренностей Вальядолидских кортесов 1258 г. выходил бы далеко за рамки этого исследования. Значительная часть севильских договоренностей перешла в вальядолидские. Этот факт лишь подчеркивает низкую эффективность договоренностей как нормативных актов. Напомню, что еще в договоренностях 1252–1253 гг. отмечалось, что многие из них были утверждены при Альфонсо VIII, Альфонсо IX и Фернандо III, но не выполнялись и не помогли избежать «злоупотреблений», творившихся в те времена.
Тем не менее мне бы хотелось сделать несколько уточнений в отношении договоренностей кортесов в Вальядолиде в 1258 г. Во-первых, как уже отметил Мартинес Диес, адресатами этих договоренностей были жители всех королевств Альфонсо Х. Это следует из 19-й договоренности, в которой речь идет о всех землях, входящих в состав кастильской короны[162]. Таким образом, они имели территориальный характер, что неудивительно, поскольку, как мы уже видели, договоренности 1252 г. были предназначены для королевства Кастилия, а договоренности 1253 г. – для королевства Леон, что демонстрирует очевидное стремление к территориальному разделению соглашений, по крайней мере, в этих двух королевствах.
Во-вторых, очевидно, что речь идет не о тетради законов («cuaderno de leyes»), поскольку в конце текста его содержание определяется как «договоренности»: «Я, вышепоименованный король Дон Альфонсо, повелеваю, чтобы руководствовались этими договоренностями и следовали им»[163]. Кроме того, в некоторых случаях в соглашении появляется самоназвание «договоренность»: «Также приказывает король, чтобы все хартии, касающиеся ростовщичества, которые были составлены до этой договоренности, были действительны в соответствии с их условиями вплоть до вступления в силу договоренности»[164].
155
Так, она отмечает, что клаузулы кортесов 1258 г. снова обнародовали декреты 1252 и 1253 гг. Далее она настаивает на клаузулах тетрадей кортесов 1258 г., чтобы затем назвать декретами соглашения этих кортесов. Говоря об аспектах, регламентированных на кортесах, исследовательница упоминает «законы, касающиеся одежды», и включает в их состав принятые в 1258 г. решения. И чуть ниже снова ссылается на «декреты 1258 г.» (Procter 1980: 143, 222, 223, 231–232).
162
Как верно отмечает Мартинес Диес, сохранившиеся леонские тетради предназначены не для конкретных консехо – как это было с договоренностями 1252–1253 гг. – а для всех жителей королевства Леон, в то время как адресат сохранившихся кастильских тетрадей, отосланных в Бургос, – консехо Арлансона и его пригородов (Martínez Díez 1991: 142). Исследователь не пытается объяснить причину этого различия, которое, в конечном счете, может быть связано с определенной практикой или манерой писцов Канцелярии, назначенных для оформления документов для этих королевств.