(«История мученической кончины Убайдулла-хана — да озарится его могила! — и нападение кенегесов и других после вступления на престол Абулфейз-хана, сочинение Маулави Абдуррахман Даулата — да озарится его могила!»).
Рукопись, к сожалению, страдает многими дефектами: отсутствуют начальные листы (по-видимому, не больше двух-трех), где, возможно, было приведено название настоящего труда и полное имя его автора. По отсутствии же этих данных название «История Абулфейз-хана» дается нами условно, а имя автора определено из данных текста. В конце рукописи не хватает последних листов, и заключительный (161) лист обрывается на начале фразы. К тому же вся рукопись перебита при переплете; так, между л. 13 и 14 текст утрачен, неизвестно в каком количестве листов; после л. 42 должны следовать л. 94-124, за л. 124 должны идти л. 43-93 и после л. 93 — л. 125-161 — все в соответствии с кустодами и самой последовательностью изложения событий.
Рукопись переписана довольно четким бухарским насталиком, по-видимому, в XVIII столетии и, весьма возможно, современна автору. В ней всего 161 лист размером 11,5 х 18,5 см по 11 строк текста на каждом листе, но встречается и несколько большее число строчек, потому что она переписана неравномерно и как будто даже разными лицами. Ошибок, описок и пропусков диакритических точек в ней немалое количество, так как переписчик (быть может, не один) был человеком недостаточно грамотным. Порою понимание написанного им представляло значительные трудности, а некоторые места так и остались непрочитанными (что оговорено в примечаниях).
Самый стиль изложения отличается от подобных местных памятников. В то время как их авторы от начала до конца выдерживают один и тот же стиль крайнего велеречия и необычайной витиеватости, Абдуррахман Тали' в этом отношении неравномерен: у него весьма сложный и крайне витиеватый стиль иногда сменяется лаконичными фразами почти протокольного характера. И эта невыдержанность стиля невольно заставляет предполагать, не есть ли это предварительная, черновая редакция его труда, в законченном виде не увидевшего света?
Встречающиеся на полях рукописи заметки, как уже упоминалось, принадлежат бывшему владельцу ее, Мир Мухаммед Сиддику.
Что касается перевода на русский язык данного труда, то мы старались по мере возможности сохранить особенности стиля автора с его порою весьма вычурными выражениями, замысловатыми метафорами и с тем напыщенным и трескучим панегиризмом, который составляет неотъемлемую принадлежность подобного рода исторических восточных трудов. Меня побуждало к сохранению в русском переводе стиля автора еще и то обстоятельство, что, быть может, кто-нибудь из литераторов-невостоковедов предпримет небезынтересную попытку ознакомиться со стилистикой среднеазиатских прозаиков (историков в особенности), хотя бы и по переводам. В этом случае такой исследователь найдет достаточный материал для оценки литературного стиля эпохи и той лексики, которой автор пользуется для описания того или иного события, украшая свое описание разными сравнениями, метафорами, гиперболами и т. п. особенностями красноречия и велеречия. Вместе с тем, от вдумчивого исследователя такой литературы не ускользнет и то, как был узок умственный горизонт автора такого труда, вся витиеватость стиля которого по существу ограничивалась повторением образов и сравнений, взятых из несложных явлений природы и из знакомства с самыми известными на Востоке произведениями, вроде «Шах-наме» Фердоуси и др.
Покойный академик В. В. Бартольд даже находил, что автор «Истории Абулфейз-хана» позаимствовал целые фразы из «Истории Абдулла-хана» Хафиза Таныша. Описание исторических событий, которые можно было бы изложить на двух-трех страницах, в силу любви автора к велеречию, занимает у него десятки страниц.
Перегруженность текста словесными «выкрутасами», по-видимому, не всегда нравилась и не всем была доступна для понимания даже на родине авторов. Любопытное доказательство этого мы видим в сокращенной редакции «Ханского подарка» Мухаммед Вафа-йи Керминеги. Поскольку этот труд полон необычайных длиннот именно в силу крайней витиеватости оборотов, пересыпанных гиперболами, сравнениями и другими «красотами» стиля, при бухарском эмире Абдулахаде (1885 — 1910) этот труд был изложен более простым языком и, следовательно, стал более сокращенным[3]. Покойный английский востоковед профессор Е. Броун иронически заметил по поводу столь же, если не более, витиеватого труда персидского историка Вассафа (XIII — XIV вв.), что его главное достоинство состоит в его неудобопонимаемости.