Короче говоря, в ту ночь, напоминающую день Страшного суда, все исполненные мужества рабы, с сердцами, полными любви [к государю], и с головами, наполненными привязанностью [к нему], с душами [открытыми, как] на ладони, с ладонями, [раскрытыми] перед губами [для молитвы], уподобляясь сборищу любящих, ожидающих поражения их стрелою бедствия со стороны любимой, — готовые пожертвовать жизнью за свою преданность [его величеству] государю, отправились [на врагов]. Всем ружейным стрелкам приказано было стрелять изнутри Зеркальной залы[136] и начать поражать врагов, которые находились внизу стены. Все махрамы, подобно полному месяцу, поднялись на крышу и, как блестящими метеорами с неба [поражающие демонов], стали осыпать демонское отродье — врагов пулями, /111 а/ потому что [сами] они были народом чертога убежища мира. Султан кушбеги, услышав громкую пальбу, крайне встревоженный, вскочил с места и закричал: «О герои, заклинаю вас честью! О победоносные махрамы, если донесется хоть одно слово, противное высочайшему слуху, вы [сейчас же] берите меч для службы [его величеству], чтобы я подкрепил свое обещание [быть верным ему] исповеданием истинной веры, ибо у меня в разуме нет никакого волнения, кроме [волнения] за государство». Так как время тогда настало несчастливое, он закричал: Я'куб кутваль, что за причина этого волнения?». Упомянутый кутваль [в ответ ему] прокричал: «До слуха его величества дошло, что племя кенегес взбунтовалось и потому последовал неотвратимый, как судьба, [высочайший] приказ, чтобы /111 б/ в эту ночь поток небытия унес в водоворот смерти сухой хворост существования кенегесов». Названный кушбеги сказал на это: «Ну, я, кроме игры на бубне преданности [и кроме] битья в большой барабан самопожертвования, другой мелодии не знаю». Кутваль заметил: «Если бы было именно так, то тебя бы своевременно сильный ветер доставил к облобызанию [высочайших] ног и ты, подобно мотыльку, вращаясь вокруг свечи ханского лица, принес бы себя в жертву за августейшую голову». Упомянутый Султан кушбеги сказал: «Если это клятвенное обещание, подкрепленное исповеданием истинной веры, тебе кажется весьма неосновательным, то этим самым нарушается [мое] душевное спокойствие». Кутваль в соответствии с [искренне] благожелательным отношением [к его величеству] хану, памятуя исповедание веры и не проявляя нерадения, выслушал этого безмозглого [человека] и, как будто поверив [ему], поднялся на верх стены. Один из нукеров [кушбеги] стал на колени, /112 а/ а тот поставил ноги ему на плечи и сделал попытку подняться на крышу небытия. Кутваль схватил его за руку, [чтобы помочь ему влезть, в это время] молодые люди [из числа махрамов] стали его последовательно бить по голове безжалостными шашками, отрубили кушбеги голову, бросив к ногам государя, и отрезали ему ноги. Эта расправа [с Султаном кушбеги] была ему возмездием за то, что он был причастен к гибели властителя войска, повелителя знати и простонародья, удаляющего ржавчину с зеркала человеческого рода, уники государей, хана-мученика [Убайдулла-хана].
После того как погасили злодейство его дерзости водою мечей, все рабы [его ханского величества] и рожденные ими проявили основы легкомыслия; каждый, как воробей, набрасывающийся на птенца-орленка, стал рубить шашкой [тело мертвеца], пока не изрубили его на куски. Говорят, что врагов было триста человек, все они были люди могучего сложения, грубые, физически сильные, тогда как всего рабов [высочайшего дворца] не было и сорока человек. [И], — хвала Аллаху! — по его всевышней милости было [им] даровано со дня на день увеличивающееся счастье и в сердца /113 а/ врагов они внесли страх и ужас. И это тем более было удивительно, что большинство махрамов еще не достигло зрелого возраста и было подобно Луне, еще не вступившей в фазу полнолуния, обычно бывающую на четырнадцатый день. И тем не менее, эти мальчики, в основном [озаренные] сиянием новолуния [своего возраста], разорвали на части, как холст, ужасные, как шашки, сердца яростных, как Марс, кенегесов. Последние все были люди чиновные и служащие, из них около семидесяти — восьмидесяти человек имевших [свои] печати[138], вроде Султана кушбеги, Исмаила мирахура, Мухаммед Назара мирахура, двух сыновей Ибрагима, которые были в молодых летах.
136
В тексте бухарское шиша-хана — большая комната, стены и потолок которой были отделаны зеркалами в больших и малых кусках.
138
Т. е. принадлежавших лицам, занимавшим известные военные и административные должности, которые давали им право иметь свои служебные печати.