Из-за преданности [его величеству Абулфейз-хану] крепость укрепили. Три дня оба войска были в том месте. Вторично возникло сражение, но храбрые бухарские воины, ежедневно садясь на лошадей, устремлялись на арену боя, неприятель же, хитрый, как лиса, прятался в нору коварства и никакого страха войны не испытывал.
О ВОЗВРАЩЕНИИ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА /134 а/ [ХАНА] ИЗ РАЙОНА ГИШТЫ В ГОРОД [БУХАРУ]
Когда прошло три дня, Ибрагим-[бий], Нияз хаджи, Абдулкарим и все начальники артиллерии с общего совета порешили и остановились на таком каверзном замысле, чтобы, выступив на [бухарские] туманы, отправиться походом на город [Бухару]. Разумеется, его величество [хан], стременем которого достойна быть Луна, также захотел направить поводья своего намерения в сторону столицы. В [бухарском] войске, [этой] сфере Страшного суда, каждый, как в день великого сбора: на арену последнего судилища, куда хотел, туда и попал[278]. Напрасная же надежда врагов была такова, что, когда светоносная и драгоценная личность [его величества хана] достигнет до черты [бухарской] крепости, то население столицы, несомненно, запрет ворота перед его благословенным лицом, а перед ними откроет победно дверь государства. Но они не знали, что население города [Бухары] является мотыльком, /134 б/ всегда страстно стремящимся к свече высочайшего лица или не [ведали] того, что это население — суть соловьи, которые в весеннее время бытия, оставив лишь одну розу из розового цветника минувших государей, другой какой-либо, [кроме нее], не вдыхают и не желают, хотя бы им предложили сотню букетов разных ароматных цветов.
Причиною стеснения средств жизни, которую породил поток смут [во всех] концах и районах [Бухары], было уменьшение доходов и жалованья военного сословия, а несправедливые [верхушки] узбекских племен, которые считали приграничные районы своим наследственным, от предков доставшимся, владением, кроме хераджных сборов ничего не давали [в государственную казну], а в нужных для них случаях выпускавшуюся с монетного двора монету новой чеканки в подавляющем количестве забирали [себе][279]. Недальновидные же враги государства полагали, что от такого образа действий умы /135 а/ народных масс придут в расстройство и вызовут мятеж против [Абулфейз-хана]. Но оттого, что любовь к его величеству так охватила народные сердца, что взаимное расположение с обеих сторон не исчезало, то в этом смысле языком потустороннего мира люди напевали такое любовное двустишие:
Действительно, такого пламенного [расположения] к дому государей из династии Яр Мухаммед-хана и Шейбани-хана [у бухарцев] не было [ни к кому], исключая лишь Счастливого монарха [эмира Тимура]. Короче говоря, вследствие своих недобрых мыслей, [узбекские эмиры] надавали [разные] обещания главам племени хитай и начальникам артиллерии кипчаков и назначили одному из тех артиллерийских начальников [в полное] распоряжение ряд слуг его величества из народных представителей, [говоря]: «Богатства и имущества их — /135 б/ ваши». И каждый получил [для себя] отдельный приказ Раджаб-султана, что «такой-то и такой-то со всем своим достоянием есть ваш». Помимо этого, Раджаб-султан и его эмиры говорили партиям грабителей, посылаемым в набеги: «Когда мы отправимся на город [Бухару] и вступим [в его пределы], то, как бы вы в течение трех дней ни унижали народ [и ни бесчинствовали], мы не будем вам в этом противодействовать и никаких жалоб [на вас] не примем»[280]. Ибрагим же жаждал крови народа, [говоря]: «Большую часть моих сыновей и братьев убили таджики». Единственно, что вражеские намерения [отнюдь] не были чистыми. [Однако] всевышняя и всепрославленная истина не допустила их злобе разразиться над головами несчастного населения, так что к этому вполне подходит хадис пророка, — да благословит его Аллах и да приветствует! — как наилучшие из его слов, когда он сказал: «Нет действий в намерениях». Говоря кратко, /136 а/ в воскресенье 3-го числа благословенного месяца рамазана то скопище злых демонов, как бы взлетающее с вершины хребта Кафа упорства и из Мазандерана гордости на ветре насилия, выступило в поход из Девкенда на [бухарские] туманы. Когда эта ужасная весть достигла до высочайшего слуха, его величество загорелся страшным гневом, подобно величайшему светилу, пылающему пламенем. Он приказал подвести своего счастливого коня, сел на него и отдал распоряжение, чтобы небоподобные палатки, юрты и все войсковые принадлежности навьючили на гороподобных верблюдов. Затем милостиво соизволил сказать: «Всюду, где бы неприятель ни решил остановиться, я тоже против него разобью свою палатку, и пока существует в теле [моих] войск чистая душа, буду [с ним] биться. Я уповаю на божественное милосердие, /136 б/ что оно ниспошлет мне на помощь армию [своей] милости и подкрепит мое войско». И затем, повернув коня по направлению Гидждувана, отправился [туда]. Да, поистине в тот день была наблюдаема у его величества [вся] полнота отваги и храбрости! Победоносные [его] войска, подобно ожерелью Плеяд и нити жемчуга, из коих каждый следовал за другим, как движущиеся планеты в небесной зоне или как звезды созвездия Девы, сосредоточенные вокруг центра безопасности и покровительства, все следовали в пути [за ханом]. Когда достигли крепости Гидждувана, то хан, сойдя с коня и направившись к раеподобной гробнице, [этой] сфере небесных чертогов, святейшего шейха шейхов, «старца» тариката, шествующего в стадиях шариата, святейшего ходжи мира [Абдулхалика Гидждуванского], совершил хождение вокруг сего благодатного мазара /137 а/ и, проливая жемчужные нити слез из потока своих благословенных очей, он, [преклонив колени], тер своим лицом эту благословенную гробницу, которая является средоточием упований всех идущих в пустыню [своих] нужд, умоляя и взывая из [глубины души] у этого мазара к чертогу ни в чём не нуждающегося об исполнении своих желаний. Вздохи, стенания и вопли всех [сопровождающих его величество] рабов и эмиров достигли до апогея небес.
278
Вся эта тирада, связанная с последующей фразой, в затушеванном виде говорит о поражении бухарских войск и поспешном отступлении их с Абулфейз-ханом в столицу.
279
Для пояснения этого следует иметь в виду следующее. Благородный металл (золото и серебро) в выпускаемой монете стоит гораздо дороже, чем в сыром виде на рынке. В Бухаре, например, в дореволюционное время кружок серебра для теньги стоил копеек 11 золотом, а теньга, как таковая, по номинальному правительственному курсу до 1901 г. ходила за 20 копеек (после 1901 г. — за 15 копеек); таким образом, правительство наживало на одном штампованном кружке серебра 181,8 % его рыночной стоимости. Учитывая такие колоссальные прибыли, узбекские влиятельные феодалы (эмиры, миры и пр.) в описываемую эпоху — как мне в свое время передавали в Бухаре — привозили свои запасы серебра в арк на монетный двор, где их превращали в монету с правительственным штампом, и они, забрав ее, неимоверно обогащались. Нужно ли говорить, какой хаос вносили в финансовую жизнь страны эти своевольные действия, способствуя обогащению одних и разорению других! Это и имеет в виду наш автор.
280
Иначе говоря, занятые бухарские районы вместе с городом Бухарой (в случае взятия) будут отданы на трехдневный поток и разграбление.