Демократия, бюрократия, коллективизм – все двигалось вперед, подобно приливу, молчаливо надвигающемуся в сотнях бухт и заливов. Следует дать по крайней мере краткий список некоторых из тех изменений, которые отличают семидесятые годы от предшествующего поколения. Удар, нанесенный дарвинизмом библейской религии англичанина, сказался во многом, хотя еще не всюду; в 1871 году Оксфорд и Кембридж стали доступны для всех независимо от вероисповедания; естественные науки и история быстро заняли свое место в научном мире рядом с классическими науками и математикой; в 1870 году конкурсные испытания стали обычным способом вступленияна гражданскую службу, позволяющим вовлечь наиболее способных молодых людей из университетов в ряды новой бюрократии; трудящиеся мужчины городов получили – по биллю 1867 года о реформе – парламентское представительство, а три года спустя закон Форстера обеспечил для всех начальное образование; по законам 1871-1875 годов тред-юнионы получили новую хартию прав, соответствующих их растущей силе; в деловой сфере компании с ограниченной ответственностью заняли место старых семейных фирм; профессиональная и социальная эмансипация женщин шла вперед к тем ее пределам, которые защищались в книге Милля «Подчиненное положение женщин» (1869); в Оксфорде и Кембридже были основаны женские колледжи, а женские средние школы были намного улучшены; акт о собственности замужних женщин избавил жену, если она имела свои собственные деньги, от экономической зависимости от своего мужа; «равенство полов» начали защищать в теории и во все большей степени осуществлять на практике среди всех классов. Требование политических прав для женщин было результатом уже совершившегося в значительной степени социального освобождения их.
Но величайшим событием семидесятых годов, имевшим неизмеримые последствия в будущем, был внезапный упадок английского земледелия.
С 1875 года началась катастрофа. Ряд неурожайных годов увеличил ее первоначальные размеры, но причиной было развитие американских прерий как зерновых районов. Новые земледельческие машины давали фермам Среднего Запада возможность снимать сливки с нетронутой почвы на неограниченном пространстве; новая железнодорожная система доставляла продукцию в гавани; новые пароходы перевозили ее через Атлантический океан. Английское земледелие было более научным и более высококапитализированным, чем американское, но и при этих условиях их неравенство было слишком велико. Массовое производство зерна более простыми и дешевыми способами конкурировало с тщательными и дорогостоящими методами обработки, которые разрабатывались в хорошо налаженных английских поместьях в течение предшествующих двухсот лет. Разорение британской земельной аристократии заокеанской демократией американских фермеров явилось результатом этого изменения в экономической обстановке. Еще более важным следствием было общее прекращение соприкосновения англичан с природой, которое во все предшествующие века помогало формировать ум и воображение островитян.
Другие государства Европы, где еще сохранилось крестьянство и где с ним считались как со стабилизирующим элементом в социальном здании, преграждали путь потоку американского продовольствия при помощи тарифов. Но в Англии такая политика не была принята и даже не обсуждалась серьезным образом. Уверенность, что фритредерство является секретом нашего небывалого процветания, нежелание нарушать мировую торговлю, в которой наше господство и обогащение казались прочно, обеспеченными, количественное преобладание городов над деревнями, а еще больше их интеллектуальное и политическое руководство, воспоминания о «голодных сороковых годах», когда хлебные законы сделали хлеб слишком дорогим для бедноты, – все эти обстоятельства препятствовали проведению любой меры, направленной на сохранение сельского образа жизни. Англичане второй половины Викторианской эпохи не видели какой-либо необходимости выращивать хлеб на острове, чтобы обеспечить нужды будущих войн. После того как два поколения пользовались безопасностью, завоеванной в битве при Ватерлоо, казалось, что реальная национальная опасность навсегда миновала.
В 1846 году Дизраэли предсказал разрушение землевладения как неизбежный результат свободной торговли зерном. В течение тридцати лет это утверждение было ошибочным. Теперь он внезапно оказался прав, и как раз в это время он был премьер-министром. Однако он ничего не сделал в этом вопросе.
Государственные деятели рассматривали судьбу земледелия со все большим равнодушием, потому что она не затрагивала острой проблемы безработицы. Батраки не оставались в деревне, когда кончалась их работа, а безработные шахтеры оставались около закрытой шахты. Когда «ходж» [63]терял работу или когда его заработок падал, он шел в город и искал работу там. В других случаях он уезжал за море, так как колонии и Соединенные Штаты еще принимали излишек нашего все возрастающего населения. Как класс, английский батрак привык к тому, что ему приходится оставлять землю.
В то же время лендлорды и фермеры, которые не имели ни желания, ни сил расстаться с землей, страдали и жаловались напрасно, так как их время как политических руководителей Англии уже прошло. Интеллигенция семидесятых и восьмидесятых годов была проникнута доктриной фритредерства: она верила, что если одна отрасль хозяйства, например земледелие, погибнет в результате свободной конкуренции, то соответственно выиграет другая и займет ее место – и таким образом все будет хорошо. Но на деле отнюдь не все было хорошо. Теоретики не могли понять, что земледелие является не просто одной из отраслей хозяйства среди многих других, а образом жизни, единственным и незаменимым по своей человеческой и духовной ценности.
В первое десятилетие упадка, который начался в 1875 году, посевная площадь под пшеницей снизилась в Англии почти на миллион акров. Целые зерновые районы на западе, в центральных графствах и на севере обращались в пастбища, причем это не сопровождалось соответствующим увеличением количества домашнего скота, хотя и происходила значительная замена рогатого скота овцами. Ввоз замороженного мяса из Австралии, Новой Зеландии и Южной Америки был новой чертой восьмидесятых и девяностых годов. В 1891-1899 годах последовала вторая волна сельскохозяйственной депрессии, столь же суровой, как и депрессия 1875-1884 годов. К концу столетия посевная площадь зерновых в Англии и Уэльсе сократилась с восьми с лишним миллионов акров в 1871 году до шести миллионов. Постоянные пастбища значительно возросли, но падение цен на скот и овец не отставало от падения цен на зерно.
Историк английского земледелия таким образом изображает последние десятилетия царствования Виктории:
«Продовольствие являлось, так сказать, валютой, которой другие нации расплачивались за английские промышленные товары, и его дешевизна была несомненным благодеянием для общества наемных рабочих. Предоставленные самим себе, земледельцы с мужеством и упорством вели неравную борьбу. Но с течением времени занятое в промышленности население, казалось, искало продовольственные рынки повсюду, кроме своей родины. Предприимчивость постепенно ослабла. Затянувшаяся депрессия приостановила дорогостоящие усовершенствования. Осушка почвы практически прекратилась, и владельцы, и арендаторы земли были озабочены тем, чтобы свести концы с концами при сокращающихся доходах. Качество земли ухудшилось; к ней прикладывали меньше труда; сократились суммы, расходуемые на брикеты и удобрения. Наиболее пострадавшими были зерновые районы графств, в которых превосходная обработка земли одержала наиболее замечательную победу». Ущерб в действительности был еще большим потому, что английское земледелие было основано на высококапитализированной системе производства основного продукта – зерна, особенно пшеницы, выращивание которой так ценилось в большинстве районов Англии, и овец и рогатого скота – лучших в мире. Другими способами использования земли незаслуженно пренебрегали. Правда, имелись, главным образом в Кенте, поля хмеля. Но картофель занимал лишь два процента всей возделываемой земли. Мало было овощей и фруктов. Огородничество никогда не было систематически организовано.