Переломной эпохой в истории взаимоотношений македонян с греками автор считает время Александра I, когда «уничтожается пропасть, разделявшая ранее эти два народа».
С середины XIX века как македонская история, так и греко-македонские отношения продолжали привлекать внимание и русских ученых.
Из московской школы всеобщих историков Т. Н. Грановского в 1851 г. вышла магистерская диссертация И. К. Бабста, в которой впервые исследуются причины и следствия македонских завоеваний.[28]
Широко используя источники, Бабст не только описал внутреннее положение Греции, но обратился к изучению Македонии, к истории ее возвышения.
Через всю свою работу Бабст проводит мысль, что внутренняя жизнь Греции IV в. до н. э. находилась в полном упадке, выйти из которого своими силами она не могла, и что спасение ее могло придти только извне. Если бы не подоспело македонское владычество, по его мнению, «Греция погибла бы и уничтожилась сама собой, лишь силою своего внутреннего разложения». Таким образом, македонское завоевание Греции Бабст рассматривает как явление исторически необходимое, хотя вскрыть основную причину этого явления он, в силу своей классовой ограниченности, не смог. По этой же причине он не мог также понять и сущности новой эпохи в истории античного мира, эпохи эллинизма. Но сама постановка вопроса, новизна исследования и правильное разрешение ряда поставленных проблем, несомненно, были в то время большой заслугой [8] историка.[29] Работа Бабста явилась тогда значительным событием в русской исторической науке и получила признание и высокую оценку со стороны видных историков. На это исследование отозвался краткой, но очень сочувственной рецензией Грановский и солидной статьей старший ученик последнего и его товарищ по кафедре П. Н. Кудрявцев.[30]
Отметив положительные стороны монографии, Кудрявцев развернул полемику по целому ряду принципиальных вопросов. Он резко расходился с Бабстом по вопросу о македонском завоевании Греции. В противоположность Бабсту, Кудрявцев считал македонское завоевание катастрофой и случайностью.[31] По его мнению, греки не могли предвидеть катастрофы, так как она была случайной и совершилась прежде, чем они поняли всю опасность, угрожающую им со стороны Филиппа.[32] Кудрявцев считал, что вмешательство Македонии в греческие дела не было единственно возможным для Греции выходом. Вопреки Бабсту, он полагал, что Греция заключала в себе признаки жизненных сил, благодаря которым она могла самостоятельно объединиться, если бы возвышение Македонии не была таким неожиданным.[33]
В то самое время, когда представители школы Грановского в Москве изучали греко-македонские отношения, в Петербурге ученики М. С. Куторги также интенсивно действовали в этом направлении.
Один из ближайших учеников и почитателей Куторги [9] М. М. Стасюлевич в своей докторской диссертации «Ликург Афинский» разбирает эпоху македонских завоеваний с точки зрения греческих интересов.[34] В ней освещается мало разработанный вопрос о деятельности оратора Ликурга, который, восстанавливая упавшие финансы Афин, был опасен для Македонии не менее, чем Демосфен. Из исследования Стасюлевичем бюджета Афин явствует, что афиняне имели еще достаточно финансовых средств для проведения в жизнь плана Демосфена.
Другой ученик Куторги Н. А. Астафьев в своем труде «Македонская игемония и ее приверженцы» пытался объяснить, как возникло македонское владычество.[35] Изучая деятельность борющихся в Греции партийных группировок, автор указывает, что македонским завоевателям стоило многих усилий упрочить в ней свое господство.[36] Но сущность этого македонского господства Астафьев совершенно не понял.[37]
Из школы М. С. Куторги вышел и Ф. Ф. Соколов, научные интересы которого, в отличие от других учеников, навсегда остались в области древней истории. Соколову, в свою очередь, удалось создать школу античников, которая уже в 70—80-е гг. стала обогащать науку ценными трудами по различным вопросам греко-македонских отношений и публикаций важных эпиграфических источников на русском и иностранных языках.
28
29
Вполне вероятно, что, сам являясь представителем переходной эпохи в жизни России и подвергая критике отживающий феодально-крепостнический строй ее, Бабст не случайно обращается в свои историческом исследовании именно к данному периоду истории древней Греции. Широкие картины разложения греческой жизни могли навести русского читателя на аналогию с русской действительностью, с ее разлагающимся феодально-крепостническим строем. Об общественно-политических взглядах Бабста см.
30
Более суровая рецензия на труд Бабста написана М. Стасюлевичем, см. «Москвитянин», 1851, ч. III.
31
Кудрявцев в этом вопросе безусловно делал шаг назад по сравнению с Бабстом. Бабст стоял на правильной точке зрения, считая македонское завоевание Греции в тот период выражением исторического прогресса, явлением исторически необходимым.
33
В связи с этим Кудрявцев писал: «Нисколько не оспаривая верных оснований автора, которые заставляют его видеть в данном времени эпоху упадка, мы желали бы только, чтоб, вместе с несомненными симптомами разложения, более выставлены были на вид и признаки жизненных сил, которые еще носила в себе Греция и которые даже во времена упадка отличали ее от Рима в соответствующую эпоху» (
34
Критикуя постановку преподавания исторических дисциплин и их представителей, Писарев, однако, не подвергал критике диссертацию Стасюлевича.
37
Д. И. Писарев в своей статье об университетском преподавании вывел Н. А. Астафьева в образе приват-доцента Ковыляева, читавшего курс истории средних веков и новой истории. Критикуя Ковыляева как лектора, Писарев не подвергал анализу его диссертации.
Резко отрицательно о работе Астафьева отозвался в своей рецензии С. Ешевский. См. «Московские ведомости», 1856, № 97 и 99. Можно согласиться с Ешевским, что труд Астафьева стоит ниже исследования Стасюлевича. Но следует иметь в виду, что это были диссертации на соискание различных ученых степеней, однако посвященные одной и той же важной и малоизученной проблеме античной истории, разрабатываемой в школе М. С. Куторги.