В то время жил учитель фехтования Леклерк, который по протекции герцога Генриха де Гиза был принят прокурором в парламент. До революции прокурорами назывались в судах ходатаи по делам. Возвращаясь к себе после принятия в число прокуроров и подойдя к дому, он увидел около него королевскую стражу, отгонявшую толпу. Из дома в это время доносились смех и крики. Леклерку все-таки удалось пробраться к себе на квартиру, где он увидел Генриха III и его любимцев. Госпожа Леклерк подбежала к мужу и сказала: «Иди, иди и не дозволяй этим ворам, называющим себя знатными господами, отобрать нашу собаку, нашего бедного Ситрона». Леклерк узнал короля и стал протестовать против отобрания собаки, но после нескольких фраз, которыми они обменялись, Генрих III положил конец разговору, сказав: «Твою собаку на мою псарню или тебя самого в Бастилию, выбирай». Леклерк ничего на это не ответил. Тогда по знаку короля слуги его схватили собаку и положили в мешок. Затем король приказал своим любимцам взять четки и отправиться в аббатство Сен-Жермен-де-Пре, и вся эта компания пошла по улицам Парижа, представляя очень странное зрелище.
Впереди процессии шли королевские слуги, неся в мешке собаку, которая выла, что во встречных возбуждало удивление и усмешки. Сзади шла процессия с королем во главе, который читал молитвы и, подражая монахам, сам себя сильно колотил в грудь. Пока Генрих III таким образом проводил жизнь, не дремал герцог Генрих Гиз, глава рьяных католиков, недовольных тем, что король, по крайней мере по их мнению, недостаточно был строг и решителен относительно гугенотов. Гиз с сообщниками начали уже втайне действовать против короля, и мало-помалу это привело к образованию Священной лиги, как мы увидим.
В это же время и гугеноты на юге Франции открыто действовали против короля. При дворе было тогда получено известие о смерти в Лангедоке одного из предводителей гугенотов маршала де Дамвиля.
Это было известие большой важности, потому что со смертью Дамвиля гугеноты не только лишились предводителя, но вообще в лице Дамвиля понесли большую потерю. Какое значение этому известию придавал двор, видно из того, что по этому поводу был созван в Лувре экстренный совет, на который Генрих, по настоянию матери, не пригласил своих любимцев. Сам же он пришел на совет со своей любимой собакой, которую отнял у Леклерка. Екатерина Медичи начала с того, что посоветовала королю, воспользовавшись смертью Дамвиля, совершенно подавить восстание. Король отвечал, что он и сам об этом думал и уже определил, что нужно делать. При этом он играл со своей собакой.
Королева-мать жестом выразила досаду и сказала: «Если бы вашему величеству угодно было сообщить нам о своем решении, то, может быть, мы могли бы помочь советами». Тогда король сказал, что со смертью Дамвиля гугеноты лишились одного только предводителя, но остаются еще два: Монморанси и Коссе, которые могут заменить его. Они находятся теперь в Бастилии, и хотя толстые ее стены и верность Тестю[12] представляют достаточное ручательство, что они оттуда не уйдут, но их все-таки следует опасаться. Далее король сказал, что существует многочисленная партия, которая призывает и требует их, что смерть Дамвиля возбудит в ней надежды и придаст ей смелости. «И поэтому-то, – прибавил Генрих III, – я решил казнить этих двух людей, чтобы подавить возмущение и избежать всякого события, которое могло бы со временем повлечь за собою междоусобную войну». Затем, обратившись к собаке, король снова принялся играть с ней.
Все присутствовавшие на совете ничего не отвечали на эти слова, но вопросительно взглянули на Екатерину Медичи. Только один де Сувре жестом выразил свое неодобрение. Королева-мать заметила этот жест и поспешила заявить, что она вполне согласна с королем.
Все, кроме де Сувре, изъявили свое одобрение.
Сначала де Сувре старался доказать несправедливость решения предать смертной казни людей за преступления, которые не они, а другие совершают без их ведома.
Екатерина Медичи возразила, что имеются доказательства вины Монморанси и Коссе в оскорблении его величества.