Историографию «Наказа» можно разделить по отдельным аспектам: «изучение источников и происхождения текста», «о характере политической доктрины… в связи с заимствованиями», о направленности его «уголовно-правовой доктрины», «о положении крестьянства и крепостном праве», о его экономической программе [17]. На первом этапе изучения «Наказ» рассматривался в публицистическом духе — в основном его современниками, в частности кн. M. M. Щербатовым, который дал ему крайне негативную характеристику, в основе которой лежало различие в политической доктрине «Наказа» и взглядов самого историка. Первенство в научном изучении «Наказа» в дореволюционной историографии отдается Н. Д. Чечулину и Ф. В. Тарановскому [18], можно также отметить и ряд статьей А. В. Флоровского [19], часть из которых была опубликована уже после революции 1917 г. В советской историографии к этому вопросу обращались М. Т. Белявский, К. В. Сивков, В. В. Посконин и др. [20], а также современный исследователь О. А. Омельченко, которому принадлежит наиболее полная и детальная разработка истоков и значения «Наказа».
Вопрос об истоках «Наказа», несмотря на его видимую проработку, до сих пор остается открытым, исследователи не смогли точно установить имена «соавторов» Екатерины II, определить сколько статей заимствовано и кем навеяны их идеи [21]. Отсутствие единого мнения наблюдается и при определении социально-философских принципов, которые легли в основу «Наказа» и последующей государственно-правовой доктрины Екатерины II. Если Ф. В. Тарановский и Н. Д. Чечулин считали, что ссылки на «естественное право» применялись Екатериной для ограничения самодержавной власти [22], то советские историки М. Т. Белявский и П. В. Иванов наоборот видели в них обоснование абсолютной монархии [23],рассматривая «Наказ» вслед за M. H. Покровским как документ классовой направленности [24]. О. А. Омельченко также признал, что «во всех обосновываемых принципах общественного и государственного строя „Наказ“ последовательно расходился с концепциями политических учений просветительства, несмотря на производный характер текста самого произведения… „Наказ“ был произведением иной идеологии, нежели идеология просвещения…» (подчеркнуто автором. — М. М.) [25]. Эта мысль была высказана еще ранее Б. С. Ошеловичем, который акцентировал внимание на том, что в самом «Наказе» прямо подчеркивалось «отрицательное отношение к этой доктрине» [26]. Историк В. В. Посконин подошел к этой проблеме с иной точки зрения, полагая, что учение о «естественном праве» Екатериной II все же использовалось, но очень осторожно, так как она опасалась его демократической направленности [27]. Резюмировать выше сказанное можно словами В. С. Иконникова, который писал, что если некоторые и замечали (например, Д. Дидро), что «идеи, перенесенные из Парижа в Петербург, принимают совсем другой цвет», то все-таки «„Наказ“ Екатерины оказал несомненное влияние на направление умов и состояние русского общества» [28].
Только в последние десятилетия, после пересмотра «классового подхода» к законодательным актам — это относится как к до-, так и постреволюционной историографии — появились более объективные трактовки идеологической направленности «Наказа». Если в дореволюционной исторической пауке «Наказ» рассматривали как «замечательное стремление следовать за передовыми умственными течениями своего времени» или вообще прямо называли компиляцией [29], то в советской историографии общепризнанной точкой зрения стало мнение М. Т. Белявского, что продворянекую направленность «Наказа» Екатерина II едва прикрывала «просветительским флером» [30]. Не соглашаясь с М. Т. Белявским, H. M. Дружинин (который в то же время характеризовал официальную политику Екатерины как «псевдопросветительскую» [31]) и В. В. Посконин считали такой подход односторонним и настаивали на более глубоком изучении данного вопроса [32]. В последних публикациях по истории екатерининского времени наметился принципиально новый подход к изучению этой проблематики. А. Б. Каменский в своем исследовании «От Петра I до Павла I» акцентирует внимание на том, что в историографии существовали «изначально завышенные критерии оценки екатерининской политики, когда она сравнивается с идеальной моделью, созданной просветителями», в то время как «остается принципиальная невозможность претворения в реальную жизнь какой-либо созданной на бумаге социальной теории, что отлично сознавала сама Екатерина» [33].Автор также замечает, что в отечественной и зарубежной историографии наблюдается «недостаточный учет особенностей и реального содержания просвещения… В действительности при более внимательном изучении екатерининских реформ выясняется, что это несоответствие во многом мнимое и что оно не превышает естественные допустимые пределы разрыва между официальной пропагандой и практикой…» [34]А. Б. Каменский и Н. И. Павленко, в отличие от большинства своих предшественников, пришли к выводу, что взгляды императрицы не носили «отвлеченный, теоретический характер», не были «бесхитростным пересказом… сочинений других авторов», механически перенесенных на русскую почву, а являлись результатом «творческого переосмысления идей» западных просветителей [35]. Н. И. Павленко причислил Екатерину II к «умеренным просветителям» [36].
Интерес исследователей к «Наказу» был вызван многими причинами: ото был первый опыт подобного «законодательного акта», им определялась государственная доктрина нового монарха и обуславливалась идея «просвещенного абсолютизма». Именно нерешенность политической теории «Наказа» чаще всего вызывала споры исследователей. В 1960-1970-е гг. она стала одной из причин дискуссии, возникшей в рамках изучения русского абсолютизма. На ее примере наглядно видно насколько могут быть полярными оценки одного и того же акта, как неадекватно порою прочитываются документы прошлого. Несмотря на то, что эта дискуссия завершилась созданием «обтекаемого», обобщенного определения «Наказа», на современном этапе развития отечественной исторической науки можно говорить о появлении «второго дыхания» в его изучении. В русле историографии «Наказа» Екатерины Великой написаны и многочисленные работы по изучению дворянских наказов, направленных в Уложенную Комиссию [37]. Вывод, к которому пришло большинство историков, заключался в следующем: Екатерина II учла пожелания, но выполнила только их малую толику.
Историю областных учреждений при Екатерине II следует признать наиболее полно и удачно разработанным вопросом в отечественной историографии. Интерес к ней возник еще в XIX в. и получил свое дальнейшее развитие ужо в первой трети XX в. Введению областных учреждений и их деятельности посвящались как фундаментальные монографии, так и отдельные многочисленные публикации [38].
Среди основных вопросов, оказавшихся в центре внимания исследователей, можно выделить следующие: была ли областная реформа продолжением тенденций, появившихся в петровское время; влияние идей Просвещения на местные учреждения в России; можно ли выделить этапы в становлении «областной мысли» в екатерининское царствие; что отнести к положительным и отрицательным сторонам реформы и ряд других.
Сегодня ни один исследователь, затрагивающий историю областного управления в России XVIII в. не обходится без фундаментального труда Ю. В. Готье «История областного управления от Петра I до Екатерины II» (Т. I–II). В изучении областных реформ Ю. В. Готье не являлся первопроходцем. Однако его работа значительно отличается от исследований предшественников и можно сказать, что она практически подвела итог изучению преобразований в областных учреждениях России XVIII в. Ю. В. Готье подробно шаг за шагом исследовал историю развития и существования местных органов управления, останавливаясь на их реорганизации; показал иерархическую структуру, выделил основные функции, выявив сферу их влияния и деятельности. Историк изучил первые мероприятия по реорганизации областного управления (1762–1765 гг.) и, по его мнению, изменения в сфере областных учреждений уже давно назревали: 1) подъем крепостного хозяйства и развитие в его рамках товарно-денежных отношений, 2) подъем волны крестьянских волнений. Их перестройка была неизбежна, так как они не только не удовлетворяли потребностям государства, но и не охраняли интересов господствующего класса.
[17]Характеристика историографии этого вопроса дана по:
[18]
[19]Флоренский А. В. 1) Из истории екатерининской законодательной комиссии. Одесса, 1910; 2) Шведский перевод Наказа императрицы Екатерины II // Записки Русского исторического общества в Праге. Т. 1. Прага, 1927; 3) Две политические доктрины ("Наказ" и Дидро) // Труды IV съезда русских академических организаций за границей. Ч. 1. Науки гуманитарные. Белград, 1929. См. также его работы по Комиссии о сочинении проекта нового уложения 17671796 гг.: 1) Из истории екатерининской законодательной комиссии 1767 г. вопрос о крепостном праве. Одесса, 1910; 2) Депутаты войска запорожского в Законодательной комиссии 1767 г. Одесса, 1912; 3) К 150-летию Манифеста 14 декабря 1767 г. Пг., 1917.
[20]
[21]Только в 70-90-е гг. было высказано три различных предположения, так О. А. Омельченко считает, что всего заимствовано 377 статей, из них 245 — из "О духе законов" III.-Л Монтескье, 20 — из замечаний Э. Люзака на "О духе законов", 106 — из "О преступлениях и наказаниях" Ч. Беккариа, 5 — из "Энциклопедия" и еще 32 — из не установленных авторов, 10 % — составлено самой императрицей
[22]См. напр.:
[23]Белявский М. Т. Зарождение просветительства в России // Научные доклады высшей школы. 1958. № 3. С. 30; Иванов П. В. К вопросу о социально-политической направленности "Наказа" Екатерины II // Ученые записки Курского Гос. педагог, ин-та. Курск, 1954. С. 17.
[24]
[25]
[26]
[27]
[28]
[29]
[30]
[31]
[32]
[33]
[34]Там же. 334–335.
[35]Там же. С. 336;
[36]
[37]
[38]