Неверно утверждение, что Муссолини принял решение о вступлении в войну под нажимом Германии, которая в то время нуждалась в этом гораздо меньше, чем осенью 1939 г. Что касается отношения гитлеровского окружения, то, как писал в своих воспоминаниях главный представитель немецкой разведки в Италии Э. Дольман, «вступление Италии в войну было воспринято в Германии с ироническими улыбками и насмешками; когда немцы думали о боевых качествах итальянской армии, они сразу вспоминали Капоретто» и ждали от итальянского вмешательства «не выгод, а трудностей»[219].
Единственной социальной категорией населения Италии, прямо заинтересованной в том, чтобы расчеты Муссолини оправдались, была крупная буржуазия. Характеристика позиции итальянского правящего класса дана в заявлении Итальянской коммунистической партии в связи с вступлением Италии в войну. «Фашистская плутократия, — говорилось в этом документе, датированном июнем 1940 г., — которая в течение 18 лет угнетает Италию, совершила новое преступление. Она ввергла наш народ в кровавую бойню. Как подлый и хищный разбойник, она выждала удобный момент, чтобы урвать свою долю добычи, и напала на французский народ в тот момент, когда он, преданный своей буржуазией и ввергнутый ею в катастрофу, боролся за свое существование, за национальную независимость»[220].
Понадобилось всего несколько месяцев, чтобы радужные надежды итальянских правящих кругов поблекли. На двух главных фронтах — в Греции и Северной Африке, — итальянские войска понесли серьезные поражения, а военно-морские силы лишились половины своих тяжелых кораблей.
Немецкий военный атташе в Италии генерал Ринтелен следующим образом рисовал положение союзника к концу 1940 г.: «Италия после шести месяцев участия в войне вынуждена полностью перейти к обороне. Англичане господствуют на Средиземном море... Итальянские колонии находятся в опасности. Владения в Восточной Африке отрезаны от метрополии: вопрос заключается только в том, когда они попадут в руки противника... Итальянская армия, предназначенная для захвата Греции, ведет тяжелую оборонительную войну, и ее положение вызывает самые серьезные опасения». Доклад Ринтелена заканчивался мрачными прогнозами: «Италия не в силах самостоятельно вести войну на Средиземном море, и разгром Италии мог бы отрицательно сказаться на ведении операций немецкой армией»[221].
Военные неудачи фашизма сразу же сказались на положении в стране. Нельзя утверждать, что начало второй мировой войны и вступление в нее Италии вызвали немедленный подъем антифашистских настроений. Они резко усилились лишь после первых поражений фашистской армии и с началом экономических трудностей.
Итальянские историки Л. Сальваторелли и Д. Мира пишут, что «рубеж 1940—1941 гг. может быть отмечен как момент наибольшего падения морального духа итальянского народа»[222]. Действительно, падение престижа фашистского режима в начале 1941 г. было крайне заметным: слишком обнаженно выступило истинное положение вещей. Если лживость утверждений о «социальном обновлении» общества, которое символизировала корпоративная система, была очевидной еще до этого и служила причиной высвобождения части молодого поколения из-под влияния фашизма, то теперь рушился миф о могучей и великой Италии, на протяжении многих лет поддерживаемый усилиями фашистской верхушки. Призыв в армию крупных контингентов из запаса давал возможность многим на собственном опыте убедиться в неподготовленности Италии к военным походам. В то же время роль младшего партнера Германии унижала национальное достоинство итальянцев.
Рост враждебности к фашистскому режиму становился столь очевидным, что он вызывал нечто вроде паники у представителей правящей верхушки. 12 декабря 1940 г. Чиано, по его словам, советовал Муссолини «сделать что-нибудь, чтобы поднять моральное состояние людей». «Нужно обратиться к сердцу итальянцев, — говорил Чиано. — Дать им понять, что речь идет не о судьбе фашистской партии, а о родине, вечной, общей для всех, стоящей над людьми, временем и фракциями»[223]. В трудный момент фашистские иерархи начали отличать понятие «родина» от понятия «фашистский режим» для того, чтобы заставить итальянцев жертвовать собой; это произошло после того, как на протяжении многих лет они доказывали нерасторжимость этих понятий.