Такая слепота не была проявлением лишь «старческого упрямства» короля и Гизо, как то полагают вплоть до наших дней многие буржуазные историки. Это слепое упрямство было органически свойственно самому «царству банкиров». Господство финансовой аристократии в тот период, основанное на монопольных привилегиях крупного денежного капитала и на сращивании его с государственным аппаратом, на хищнической эксплуатации государственного бюджета, биржевой игре и спекуляциях вокруг государственной политики, — словом, на разнообразных возможностях обогащения буржуазной плутократии вокруг государственной власти и с помощью государственной власти, такое господство никак не мирилось с приобщением к власти других прослоек буржуазии. Последнее неизбежно вело бы к преобладанию интересов крепнущей промышленной и торговой буржуазии, которую развитие капитализма выдвигало на передний план.
Еще более несовместимым с «царством банкиров» казалось предоставление избирательного права широким массам мелкой буржуазии. Во Франции мелкая буржуазия настолько была придавлена крупными капиталистами, разорялась и ограблялась ими, что, получив право голоса, она немедленно прибегла бы к мерам прямого нападения на денежных тузов. Ф. Энгельс писал, что в этой борьбе французская мелкая буржуазия вынуждена была бы даже против своей воли заключить союз с рабочим классом, что неизбежно вело к свержению монархии. «И Ротшильд и Луи-Филипп прекрасно понимают, что включение в круг избирателей мелкой буржуазии означает не что иное, как — „LA REPUBLIQUE“»[387].
И действительно, взрывчатая сила демократического союза рабочих и мелкой буржуазии немедленно дала о себе знать, как только ход событий объединил эти классы в общем восстании против гнета финансовой аристократии.
Либеральная оппозиция после поражения в стенах парламента возобновила банкетную кампанию против правительства Гизо. Новый большой банкет сторонников избирательной реформы в столице, назначенный на 19 января и тогда же запрещенный властями, перенесен был на 22 февраля. Он должен был сопровождаться мирной уличной демонстрацией в защиту свободы собраний. После того как власти заявили, что не допустят ни банкета, ни демонстрации, либеральная оппозиция вновь отступила. Либералы знали о громадном возбуждении, которое стремительно нарастало в Париже, возмущенном полицейским произволом властей, и теперь опасались более всего революционных действий народных масс. Хорошо осведомленный писатель Мериме, рассказывая в эти дни о настроениях в столице, уверял, что не меньше чем правительство озабочена всем этим либеральная оппозиция: «Ее главари похожи на всадников, которые разогнали своих лошадей и не знают, как остановить их»[388]. Вечером 21 февраля оппозиционные депутаты и журналисты призвали народ подчиниться властям.
Большинство республиканцев и демократов также не решалось призвать народ к борьбе. 19 февраля на совещании в редакции газеты «Реформ» Ледрю-Роллен, поддержанный Луи Бланом, высказался против использования банкетного конфликта для организации выступления масс, доказывая, что народ не подготовлен к борьбе и не имеет оружия. Несмотря на возражения участников совещания Коссидьера, Лагранжа и Бона, связанных с тайными обществами и высказывавшихся за революционные действия, точка зрения Ледрю-Роллена взяла верх. «Реформ» призвала парижан сохранять спокойствие и оставаться 22 февраля дома. От участия в революционной борьбе предостерегали и мелкобуржуазные социалисты Леру, Прудон, Консидеран.
Вопреки всем этим увещеваниям, тысячи парижан, возглавляемые студентами и рабочими из предместий, вышли 22 февраля на площади, объявленные сборными пунктами запрещенной демонстрации. Войска и муниципальная гвардия, щадя буржуазную молодежь, набросились на рабочих демонстрантов. Последовал отпор рабочих. Появились первые баррикады. На следующий день стычки и схватки демонстрантов с войсками и полицией продолжали разрастаться. В борьбу вступали участники тайных обществ, число баррикадных бойцов в центре и предместьях непрерывно увеличивалось.
Опасные для правительства симптомы обнаруживало поведение парижской национальной гвардии. Приказы ее командования о сборе батальонов выполнялись плохо, а являвшиеся на сбор национальные гвардейцы из мелкой буржуазии проявляли сочувственное отношение к демонстрантам и явно уклонялись от борьбы с ними, нередко даже брали их под защиту от полиции и регулярных войск. Замешательство обнаруживалось и в тех батальонах национальной гвардии, которые состояли из чисто буржуазных и аристократических элементов. Крики «Да здравствует реформа!», «Долой Гизо!» с каждым часом усиливались.
К концу дня 23 февраля король Луи-Филипп, напуганный оборотом событий, решился наконец пожертвовать Гизо. Главой нового правительства был назначен граф Моле, пользовавшийся репутацией либерального орлеаниста. В кругах буржуазии эта весть была встречена с восторгом. Деятели либеральной оппозиции и офицеры национальной гвардии обращались к народу с призывом прекратить борьбу.
Но рабочие, помнившие об уроках революции 1830 г., на этот раз не дали себя обмануть и продолжали бороться против монархии. «Моле или Гизо — это для нас все равно, — отвечали рабочие революционеры. — Народ баррикад держит в руках оружие и не сложит его до тех пор, пока Луи-Филипп не будет свергнут с своего трона. Долой Луи-Филиппа!»[389]
Этот лозунг находил все более мощный отклик, достаточно было толчка, чтобы мгновенно выкристаллизовались элементы всенародного восстания в столице. Таким толчком явилось трагическое происшествие в центре Парижа, на бульваре Капуцинок, вечером 23 февраля. Колонна безоружных демонстрантов, направлявшаяся к зданию министерства иностранных дел, где проживал Гизо, была расстреляна охранявшим здание воинским подразделением. Несколько десятков человек были убиты и ранены. Весть об этом злодеянии мгновенно разнеслась по городу и подняла на ноги все трудовое население Парижа. Тысячи рабочих, ремесленников, лавочников, студентов ринулись в бой и за одну ночь построили свыше 1500 баррикад. Восстание против монархии приняло подлинно всенародный характер. Костяком его и организующей силой стали члены тайных республиканских обществ.
Утром 24 февраля борьба на улицах Парижа возобновилась с нарастающей силой. Большая часть национальной гвардии вышла из повиновения командованию, многие национальные гвардейцы присоединились к восстанию. Народ овладел почти всеми мэриями округов. Усилилась деморализация войск, началось братание солдат с населением. Панические маневры короля, лихорадочно назначавшего главой правительства после отказа Моле то Тьера, то лидера династической оппозиции О. Барро, оказались безрезультатными.
В полдень вооруженные отряды восставшего народа начали штурм королевской резиденции — Тюильрийского дворца. Луи-Филипп, убедившись в безвыходности положения, согласился отречься от престола в пользу малолетнего внука — графа Парижского, мать которого королевским указом назначалась регентшей. После этого король и его семья поспешили покинуть столицу и бежали в Англию. Тюильрийский дворец был захвачен народом, королевский трон был перенесен на площадь Бастилии и торжественно сожжен.
Последний бой Июльской монархии и ее защитникам восставший народ дал в Бурбонском дворце, где заседала палата депутатов. Монархическое большинство этой палаты намеревалось одобрить регентство герцогини Орлеанской, чтобы спасти монархию путем перемены лиц. Лишь небольшая группа республиканских депутатов, склонив на свою сторону Ламартина, выступила с предложением создать Временное правительство.
389