Изучение историком истории собственной дисциплины способствовало недавнему развитию нового, исключительно богатого раздела историографии - истории истории.
Особенно острый взгляд на историю отличает польского философа и историка Кшиштофа Помяна. Он отметил, в каких исторических условиях в конце XIX в. родилась эта история, ставшая ответом на критику царства Истории: «Философы, социологи и даже историки принялись доказывать, что объективность, факты, данные раз и навсегда, законы развития, прогресс - все понятия, которые до сих пор считались очевидными и на которые опиралась история в своих претензиях на научность, оказались не более чем обманом... В лучшем случае историки... предстали людьми наивными, ослепленными иллюзиями, которые они сами же и породили, а в худшем - шарлатанами» (Pomian. Р. 36). История историографии взяла своим девизом афоризм Кроче: любая история есть история современности, а историк - ученый, которым он себя считает, становится творцом мифов, бессознательным политиком. Однако, добавляет Помян, возникающие сомнения затрагивают не только историю, но и «любую науку, и в особенности ее ядро - физику». История наук развивалась в том же критическом духе, что и история историографии. Согласно Помяну этот тип истории сегодня преодолен, поскольку в нем не учитывается когнитивный аспект истории и науки в частности, а история должна была бы стать наукой о совокупности практик, применяемых историком, и в еще большей степени - историей познания: «Время истории историографии прошло. То, в чем мы нуждаемся сегодня, так это в истории истории, в центре которой находились бы исследования взаимодействий познания, идеологий, требований, выдвигаемых письмом, короче, различных, а порой и просто несогласуемых друг с другом аспектов работы историка, и которая, при условии осуществления всего сказанного, могла бы перекинуть мост между историей наук и историей философии, литературы, а возможно, и искусства. Или, лучше сказать, между историей познания и историей различных способов, с помощью которых оно достигается» (Ibid. Р. 952). О расширении границ истории свидетельствует и учреждение новых журналов, созданных в рамках определенной тематики, тогда как мощное движение, породившее исторические журналы в XIX в., было прежде всего ограничено национальными рамками.
Среди новых журналов я выделяю 1) те, которые занимаются количественной историей, например «Computers and the Humanities», который с 1966 г. издает Queens College City University Нью-Йорка; 2) те, которые затрагивают устную историю и этноисторию и среди которых «Oral History», орган Британского общества устной истории (1973), «Ethnohistory», издаваемый университетом штата Аризона с 1954 г., британский «History Workshops»; 3) те, которые посвящены компаративистике и междисциплинарным исследованиям: американский «Comparative studies in Society and History» (издается с 1958 г.), «Information sur les sciences sociales» (на французском и английском языках), с 1966 г. издаваемый парижским Домом наук о человеке, ко торый возгла18в2ляли Фернан Бродель (1902-1985) и Клеменс Геллер (1917-2002)421; 4) те, которые тяготеют к теории и истории истории, наиболее значительным среди которы18х3 представляется основанный в 1960 г. журнал «History and Theory»422.
Налицо такое расширение исторического горизонта, которое должно привести к подлинному перевороту в исторической науке. Необходимо положить конец этноцентризму, необходимо деевропеи-зировать историю.
Проявления этноцентризма были недавно взяты на учет Роем Прейсверком и Домиником Перро423. Они выделили десять аспектов подобной «колонизации» истории, осуществленной представителями Запада: 1. Неоднозначность понятия цивилизации. Существует одно понятие или их несколько? 2. Социальный эволюционизм, т. е. концепция уникальной линейной эволюции истории, протекающей в соответствии с западной моделью. В этом смысле типично заявление одного из антропологов XIX в.: «Поскольку человечество едино с самого своего рождения, его жизненное поприще было в основном однотипным: протекавшим по различным, но единообразным на всех континентах руслам и развивавшимся очень похожим образом у всех племен и народов человечества, достигая в этом развитии одной и той же стадии. Отсюда следует, что история и опыт племен американских индейцев в большей или меньшей степени воспроизводят опыт наших собственных далеких предков, относящийся к тому времени, когда они жили в тех же самых условиях»424; 3. Наличие письменности как критерий деления на высших и низших; 4. Идея, согласно которой контакты с Западом составляют основание историчности других культур; 5. Утверждение о причинной роли ценностей в истории, подтвержденное признанием превосходства западной системы ценностей: единство, закон и порядок, монотеизм, демократия, оседлость, индустриализация; 6. Односторонняя легитимация действий Запада (рабство, распространение христианства, необходимость вмешательства и т. д.); 7. Перенос сложившихся на Западе понятий (феодализм, демократия, революция, класс, государство и т. д.) на другие культуры; 8. Использование стереотипов, таких как варвары, мусульманский фанатизм и т. д.; 9. Автоцентричный выбор дат и «важных» событий истории, навязывающий всей мировой истории периодизацию, выработанную для Запада; 10. Определенный подбор иллюстраций и ссылок на расу, кровь и цвет кожи.
421
Возглавляли в момент написания этой книги. Сейчас Дом наук о человеке возглавляет Жерар Хейцманн. (Прим. ред.)
423
Ethnocentrisme et histoire. L'Afrique, l'Amériaue indienne et l'Asie dans les manuels occidentaux. Paris: Anthropos, 1975.