Инквизиция имела особую причину преследовать иезуитов. Дело в том, что компендиум их привилегий утверждал, будто Григорий XIII в 1584 году vivae vocis oraculo[12] даровал генералу ордена право отпускать грехи всем своим подчиненным, причем это право распространялось даже на еретиков-рецидивистов; мало того, члены ордена, зная про ересь товарища по ордену, должны были доносить об этом не инквизиции, а иезуитскому начальству, так как иезуиты считались подсудны лишь специальному суду, а не обыкновенному церковному или инквизиционному. Инквизиция не желала признавать за орденом подобного рода привилегии, и это привело к ожесточенной дискуссии. Инквизиторы и иезуиты энергично отстаивали свои права, и Римская курия долго колебалась, не зная, что ей делать, и меняла свое мнение в зависимости от красноречия того или иного представителя борющихся сторон. Наконец 3 декабря 1592 года папа Климент VIII высказался окончательно в пользу инквизиции, предоставив ей исключительное право в делах о ереси. Частным образом, однако, папа просил Супрему быть снисходительной к иезуитам и помнить, что преследования их могут подорвать в обществе авторитет, коим орден пользуется к благу религии. По-видимому, иезуиты долго не могли примириться со своим поражением, и даже в 1660 году папа Александр VII вынужден был резко осудить распространяемое многими иезуитами мнение, что вместо того, чтобы доносить инквизиции на товарищей по ордену, следует дружески убеждать их отказаться от ошибочных взглядов.
Дело, в котором был замешан иезуит, имело место в Лиме в 70-х годах XVI века. Патер Луис Лопес, разделявший многие воззрения мистиков, сказал после аутодафе, что он не хотел бы обладать совестью того инквизитора, который возвел людей на костер. Слова эти дошли до инквизиции, и было начато следствие, которое вменило в вину Лопесу, что он был вдохновителем некоторых мистиков, развращал женщин во время исповеди, занимался прочими гнусными делами и отрицал права Филиппа II на Перу. Улики, вероятно, были сильно приукрашены, так как инквизиция хорошо знала, что Лопес пользуется значительным авторитетом в высших сферах, и, следовательно, привлечь его к ответственности можно лишь в том случае, если преступление будет действительно ужасно. На суде Лопес не отрицал, что занимался solicitatio ad turpia[13], и сознался также в ряде других преступлений. Несмотря на это, публичного аутодафе он избежал, и приговор инквизиционного трибунала ему зачитали лишь в присутствии восьми иезуитов, товарищей Лопеса. Приговор сводился к тому, что с первым отходящим в Испанию судном Лопес должен отправиться в метрополию, а до этого содержаться в одиночном заключении; в Испании его ждало двухлетнее заключение и затем четырехлетняя ссылка; кроме того, его навсегда лишили права исповедовать женщин, а на срок два года и мужчин.
Глава четырнадцатая
Девятнадцатый век
Сохранился список лиц, на которых поступили доносы в различные испанские инквизиционные трибуналы в 1780—1820 годы. Он включает свыше 5000 имен, и из него следует, что в это время иудеи, протестанты и мусульмане уже не интересовали инквизицию. Теперь она сосредоточилась на преследовании тех, кто произносил вредные речи или писал опасные сочинения, причем преследования эти чаще носили политический, нежели религиозный характер. Инквизиция мало-помалу посвящала себя новому служению, ибо поняла, что в век Просвещения вероисповедные эдикты, подстрекавшие к доносу, и эдикты о милости, служившие ловушкой для простодушных людей, должны быть отставлены. В 1784 году Супрема опрашивает трибуналы, прибегают ли они к ежегодным эдиктам, некогда столь обязательным, и при этом — независимо от ответов — воздерживается от оценки их действий. Не менее редким явлением, чем эдикты, становятся публичные наказания. Впрочем, как ни приспосабливалась инквизиция к новым условиям жизни, дух ее по-прежнему оставался строго консервативным, и она из последних сил сопротивлялась попыткам реформировать ее изнутри. Стоило великому инквизитору Мануэлу Абад-и-Ласьерре только попытаться ввести в инквизиционное судопроизводство принципы, уже восторжествовавшие в гражданских и уголовных процессах, как его вынудили уйти в 1794 году в отставку, и он окончил свои дни в бенедиктинском монастыре, а его секретарь X. Льоренте подвергся преследованиям.