Этот волнующий рассказ о божественном откровении, полученном Моисеем на горе Синай, дошел до нас в библейской Книге Исхода. История иудаизма — это трехтысячелетняя, длящаяся и поныне история самых разнообразных толкований Завета, полученного «народом святым» [1].
Более чем через тысячу лет после того, как Моисей, по преданию, удостоился этого откровения, иерусалимский священник и историк Иосиф Флавий включил самое древнее дошедшее до нас изложение теологических принципов иудаизма для нееврейского читателя в свой труд «Против Апиона», посвященный защите еврейских традиций от клеветы нееврейских авторов. Иосиф приписывает Моисею создание новой, совершенной формы правления для всего человечества, добавляя, что эта форма правления настолько отлична от всех известных в его время (таких как монархия, демократия и олигархия), что для ее адекватного обозначения необходимо ввести в оборот новый греческий термин — «теократия» («власть Бога»), ибо, по словам Моисея, Бог должен быть во главе всего: «Ведь богопочтение он рассматривал не как составляющую часть добродетели, но его составляющими считал все остальные добродетели… Ведь все наши поступки, досуг и разговоры немыслимы вне принятого у нас богопочтения» [2].
Во времена Иосифа Флавия — в конце I века н. э. — Моисей уже был мифическим героем, окутанным туманом легенд. По расчетам Иосифа, Моисей жил примерно за две тысячи лет до его эпохи; Иосиф считал Моисея лицом историческим и уверенно заявлял: «Я утверждаю, что всех упомянутых где-либо законодателей наш законодатель превосходит своей древностью». Неевреи, для которых Иосиф и писал свой труд, были настроены к Моисею менее восторженно. И греки, и римляне прекрасно знали, что евреи считают его своим законодателем. В конце IV века до н. э. Гекатей из Абдеры именовал его «выдающимся как своей мудростью, так и мужеством»[2]. Но другие авторы критиковали Моисея как шарлатана и самозванца: современник Иосифа римский ритор Квинтилиан даже использовал Моисея как пример того, что «основателей городов презирают за то, что те собирают в одном месте племя, являющееся напастью для других», при этом даже не упоминая его имени и ограничившись описанием «основатель еврейского суеверия». Чем больше чужаки нападали на иудаизм, тем с большим жаром благочестивые евреи, одним из которых был Иосиф, воспевали достоинства его традиции, «где высшим правителем над вселенной избран Бог». Как риторически вопрошал Иосиф, «какая же еще власть священнее этой? И какое почитание больше, чем это, приличествует Богу? Весь народ укоренен в благочестии… вся общественная жизнь совершается подобно обряду» [3].
Отмечая непохожесть евреев на другие народы, Иосиф утверждает, что, поскольку все евреи изучают законы, определяющие их образ жизни, и «имеют [их] как бы начертанными в своем сердце», они единодушны во всем, что касается их религии:
Прежде всего именно это стало причиной удивительного единодушия между нами. Ведь то, что мы имеем единое понятие о Боге и не различаемся между собой образом жизни и обычаями, способствует доброму согласию между людьми. Только у нас невозможно услышать противоречащих друг другу суждений о Боге, что по большей части свойственно всем остальным (не только всякий случайный человек ни с того ни с сего заговаривает с первым встречным об этом возвышенном предмете, но посягают на это даже некоторые из философов — одни в своих рассуждениях принимаются вовсе отрицать существование Бога, другие отрицают Его промышление о людях, — равным образом и в повседневных отношениях между нами не бывает разногласий, но все дела мы делаем сообща, с единой мыслью о Боге, согласной с нашим законом, которая гласит, что Он видит все [4].