В свете всех этих волнений неудивительно, что в первой половине XVIII века в общинах всей Европы то и дело сыпались обвинения в симпатиях к саббатианству. В 1715 году в Лондоне хахам (главный раввин испано-португальской синагоги) Давид Ньето опубликовал труд, где в резких выражениях обвинял в саббатианстве своего современника Нехемью Хайона, чье лурианское по сути учение о ликах Божества получило одобрение хахама в Амстердаме, но подверглось критике со стороны ашкеназского раввина города. Еще более рьяно преследовал саббатианскую ересь Моше Хагиз, сам крупный каббалист и сторонник авторитета раввинов. Между 1713 и 1715 годами Хагиз, как и Ньето, нападал на Нехемью Хайона; в 1720-х участвовал в активной полемике против Йонатана Эйбешюца, а в 1730-х — против Моше-Хаима Луццато [48].
В случае с Луццато Хагиз, можно сказать, добился своего. Луццато, замечательный мистик и поэт, в возрасте двадцати лет испытал откровение, в котором ему явился магид (подобное случалось и с другими, например с Йосефом Каро). Среди учеников Луццато был Моше Давид Валле, считавший себя Мессией — сыном Давида (Шабтай Цви был, по его мнению, Мессией — сыном Иосифа). Сам Луццато считал себя воплощением Моисея, а его брак, заключенный в 1731 году, должен был символизировать союз мужского и женского начал в божественном мире — первый шаг на пути к избавлению. Таким образом, Хагиз имел некоторые основания заподозрить Луццато в саббатианстве, и в 1735 году венецианские раввины вынудили Моше-Хаима переселиться в Амстердам, а его книги сожгли. Венецианский суд запретил Луццато писать каббалистические труды, и тогда он написал в Амстердаме одну из самых важных работ по еврейской этике за всю историю иудаизма — «Месилат йешарим» («Путь праведных»), где описал тропу нравственного восхождения, по которой должен идти человек, пока не достигнет святости:
Основа благочестия и источник цельного служения — в том, чтобы прояснились для человека и стали для него истиной его обязанности в мире, то, на что он должен обращать свой взор и устремления свои — во всем, над чем он трудится все дни своей жизни. Наши мудрецы — да будет благословенна их память! — учат, что человек сотворен только для того, чтобы наслаждаться Всевышним, светом Его. Это — истинное, утонченное наслаждение, величайшее из всех, какие только могут быть. И по-настоящему место этого наслаждения — мир будущий, ведь только он создан и приспособлен для этого. Однако путь достижения этого средоточия наших желаний пролегает через наш мир [тот, в котором мы ныне пребываем]. Сказали мудрецы (Авот 4:16): «Наш мир подобен коридору перед миром будущим». А средства, приводящие человека к этой цели, — заповеди, о которых повелел нам Милосердный (благословенно имя Его!), и место исполнения заповедей — только в нашем мире. Поэтому именно сюда приходит человек вначале, чтобы с помощью средств, доступных ему, смог он достичь места уготованного, то есть будущего мира, и вкусить там добро, приобретенное с помощью упомянутых средств[149].
Свидетельством силы нравственных прозрений Луццато является то, что, несмотря на обоснованные подозрения в симпатиях к саббатианству, даже два века спустя в литовских ешивах движения Мусар, делавшего акцент на обучении этике (см. главу 19), труды Луццато входили в перечень обязательного чтения [49].