На протяжении веков иудаизм «говорил» на самых разных языках, в зависимости от культурного окружения. Национальный язык евреев — иврит (древнееврейский)[6], но в Библии есть фрагменты на арамейском (разговорном языке Ближнего Востока в 1-м тысячелетии до н. э.), большинство дошедших до нас еврейских текстов I века н. э. написаны по-гречески, а фундаментальные труды средневековых еврейских философов — по-арабски. В книге, написанной по-английски (как и в русском переводе), трудно адекватно передать нюансы, характерные для самых разных лингвокультурных миров, породивших эти тексты, и показать, в какой мере термины различного происхождения могут восприниматься в еврейской среде как синонимичные. Так, полоска земли на восточном побережье Средиземного моря, обещанная, согласно Библии, еврейскому народу, в самых ранних библейских текстах именуется землей Ханаанской, но во всей остальной Библии — землей Израильской. В Персидской империи этот же регион назывался провинцией Ехуд, под властью греков — Иудеей, а в 135 году н. э. Рим создал на этой земле провинцию Сирия Палестинская. Современного читателя такая путаница может сбить с толку, но авторы нередко выбирали тот или иной термин сознательно, поэтому везде, где это возможно, мы оставляем вариативные термины в той форме, в какой они употреблены в соответствующем источнике.
Мое стремление представить на суд читателей объективную историю иудаизма может показаться наивным. Многие из великих ученых эпохи Wissenschaft des Judentums[7], положивших в Европе XIX века начало научному изучению еврейской истории, писали в надежде, что их попытки сбросить груз традиционных раввинистических истолкований и критически оценить древнееврейские источники помогут тому или иному течению в иудаизме того времени доказать свою аутентичность. Когда в западных университетах иудаика стала признанной академической дисциплиной, в особенности начиная с 1960-х годов, связь научных изысканий с сиюминутной религиозной полемикой стала встречаться реже. В Европе многие преподаватели иудаики сами не являются евреями и потому могут иметь некоторые основания претендовать на беспристрастный подход к предмету, хотя христианские или атеистические убеждения, естественно, таят ничуть не меньшую опасность предвзятости. В ином положении нахожусь я. Я родился в семье английских евреев, которые серьезно относились к своему еврейству. Кабинет моего отца был полон книг по иудаизму, унаследованных от моего деда, который много лет был секретарем лондонской общины испанских и португальских евреев и сам писал книги, в том числе историю евреев. В семье мы не особенно соблюдали заповеди — только устраивали субботний ужин вечером в пятницу, ежегодно проводили пасхальный седер и иногда посещали службу в синагоге Бивис-Маркс в лондонском Сити. Когда я подростком решил сменить образ жизни на более религиозный, это было формой мягкого бунта (который другие члены семьи встретили с терпением, достойным восхищения). Вероятно, немаловажно и то, что я обрел свой дом в еврейской общине Оксфорда, которая отличается от многих других общин Великобритании тем, что объединяет приверженцев прогрессивного, консервативного и ортодоксального иудаизма под одной крышей. Насколько эти религиозные истоки сформировали мое мнение о главном и второстепенном в развитии иудаизма, судить читателю.
6
В современном израильском узусе (и нередко, как следствие, в научной и популярной литературе последних лет) термином «иврит» называют как древнееврейский язык, так и современный иврит, возрожденный на базе древнееврейского в начале XX века, но значительно отличающийся от него.
7
Wissenschaft des Judentums (