Я сказал: «Да будет долгой жизнь эмира, старшего хаджиба, нет ничего, кроме блага и добра. Когда я приеду в Герат и где-нибудь зайдет разговор, что мне следует сделать?» Он ответил: «На сей счет не стоит заводить речи, потому что он, [эмир Мас'уд], сразу поймет, что я [что-то] заподозрил и переговорил об этом с тобой, — тебе это повредит, да и мне не принесет пользы. Но ежели зайдет где-нибудь речь, — я же уверен, что не зайдет, покуда не попаду к ним в лапы-то надобно соблюсти дружбу и уважить хлеб-соль, которую водили, а там посмотрим, что будет. Знай, что все дела теперь стали иными; когда приедешь в Герат, сам увидишь. Ты и в своем-то деле не будешь знать, что делать, ибо новопожалованные люди так поставили дело, что махмудовцы среди них на положении предателей /55/ и чужаков. Бу Сахль Завзани особенно [крепко] взялся за дело, установил [свои] правила, всех подкупил и ныне с султаном Мас'удом таков как есть, разве только государю станет совестно; а ежели не станет, то и вы на краю гибели». Сказав эти слова, он заплакал, обнял меня и простился. И я ушел [от него]».
Я, Абу-л-Фазл, говорю, что такие люди, как Али, встречаются редко. Когда он вел такие речи с моим наставником, то говорил, словно видит и знает, что его постигнет. После того, как его устранили в Герате и дело его пришло к концу, я спустя долгое время слышал, что когда он уезжал из Тегинабада в Герат к эмиру Мас'уду, то написал письмо к своему кедхудаю и доверенному в Газне, к человеку по имени Себести, сын которого Мухсин жив и поныне. В этом письме рукой Али были [написаны] такие слова: «Я поехал в Герат и мнится мне, что свидание с тобой и домашними случится [лишь] в день воскресения из мертвых. Поэтому никаких распоряжений [моих] не было. Ежели же по милости божей свершится вопреки [сему], то я позабочусь, прикажу, что надо приказать насчет всего». Это я слышал от его дебира Бу Са'ида уже после того, как дни Али пришли к концу. Да будет милость Аллаха над всеми ними.
Когда рать приблизилась к Герату, султан Мас'уд сел на коня и выехал в поле с превеликой силой, снаряжением и убранством. Полк за полком подходили войска и от всего сердца приветствовали [султана], потому что очень любили его. Было прямо похоже на то, будто в сей день они вступили в райские сады. Эмир устно всех хвалил чрезмерно. Все дела вершил хаджиб Гази, который был сипахсаларом. Али Дая тоже [мог] сказать слово и пользовался уважением [государя] за то, что перетянул из Газны гулямов и [потом] отправился в Нишабур, однако его слово не имело такого веса, как слово Гази. Он злобился на него, но пользы [от этого] не было никакой. С наставником моим Бу Насром [султан Мас'уд] обошелся весьма ласково, однако было похоже на то, будто он говорил: махмудовцы, дескать, сильно провинились и они чужаки среди масудовцев. Ежедневно Бу Наср являлся на поклон, но в посольский диван не заглядывал — в посольском диване восседал дебир Тахир /56/ с пребольшой спесью и важностью.
Пришло известие, что старший хаджиб Али прибыл в Исфизар со слонами, казной, индийским войском и обозами. [Этому] весьма обрадовались. Я слышал так, будто совсем не верили, что Али придет в Герат. Для встречи его беспрестанно посылали верных людей и с каждым новую милость, какую-нибудь любезность, теплое слово. И брат его, хаджиб Менгитерак, писал и говорил [ему], что надобно-де явиться поскорей, потому что дела идут согласно желанию. В среду третьего числа месяца зу-л-ка'да сего года[191], очень рано утром, Али прибыл и с ним человек двадцать гулямов, а обозы и свита [двигались] за ним в пяти-шести фарсангах. Было очень темно. [Прямо] с дороги он явился ко двору и остановился в дехлизе старого серая Аднани. Кроме этого серая, [был] другой, весьма просторный и прекрасный, а помимо того сада, были еще другие сады и здания, которые построил эмир Мас'уд. Бывало, султан находился там, в серае Аднани, и там открывал прием, а бывало, он находился в тех своих зданиях.