Поразмыслив, этот человек не нашел в себе [силы] пренебречь [случившимся], потому что у низких наемных слуг в обычае раздувать такие дела, о последствиях же они не заботятся. Происшествие это случилось пятнадцатого числа месяца сафара[443], — он примчался к ходже Ахмеду, рассказал приключение, преувеличив в десять-пятнадцать раз показал разбитую голову и лицо и порванный кафтан. Ходже это пришлось весьма кстати, ибо он искал повод наказать Хусейри. Он смекнул, что время сейчас благоприятное, потому что эмир, наградив его вчера кафтаном везира, сегодня не станет на сторону Хусейри. Найдя пыльное место, [ходжа] сумел [на нем] поваляться.
На следующий день эмир возымел желание отправиться в Мейхваран позабавиться охотой. Вывезли сераперде, всю кухонную утварь, питейный припас и прочие вещи, утром ходжа сел и написал своей рукой записку, [приложил] к ней печать, и послал к Бильга-тегину, сообщив на словах: «Ежели-де эмир спросит, почему не явился Ахмед, то надобно вручить ему сию записку, а буде не спросит, все равно, мол, нужно [ее] отдать, ибо она важна и откладывать не годится». Бильга-тегин ответил: слушаюсь, — они дружили друг с другом. Эмир не устраивал приема, поскольку собирался выехать. Вынесли значок и зонт, и множество гулямов стояло [в порядке]. Раздался голос, чтобы подавали слониху с балдахином. Подвели. Эмир сел в балдахин, и слониху погнали. Все вельможи стояли пешие, чтобы отвесить поклон, и когда [эмир] появился, они поклонились. Доехав до ворот терема и не видя ходжи Ахмеда, [эмир] спросил: «Отчего не явился ходжа?» Бу Наср Мишкан ответил: «Сегодня пятница и он знал, что государь решил поехать на охоту, не по этой ли причине он не явился». Хаджиб Бильга-тегин подал записку, ходжа, дескать, рано утром прислал эту записку и передал мне на словах, мол, спросит ли государь или не спросит, /163/ почему Ахмед не явился, а записку эту надобно [государю] вручить. Эмир взял записку — слониху остановили — и прочитал [Ходжа] писал: «Да будет долгой жизнь государя! Я, слуга [его], говорил, что из меня везира не получится, потому что не допустят; каждый вобрал себе в голову спеси, а у меня, старой головы, избавившись от несчастья, уже нет больше мочи открыто бороться с людьми и делать своим врагом целый мир. Однако, поскольку государь своими высокими словами подал мне добрую надежду, были взяты царские обязательства и по милости всевышнего господа я, благодаря государю, вновь обрел жизнь, высочайшее повеление было исполнено. Но не прошло и десяти дней, как Хусейри запятнал славу этого прекрасного деяния. Он возвращался в люльке из сада, напившись допьяна. На базаре Са'иди, не в безлюдном месте, а на виду у множества народа он велел гулямам побить тяжким боем [моего] доверенного человека, и те разорвали на нем кафтан. А когда он сказал, я, мол, слуга Ахмеда, [Хусейри] на Ахмеда обрушил сто тысяч ругательств. [Я], слуга [твой], ни за что ко двору не явлюсь и должность везира исправлять не стану, потому что переносить унижение от таких людей тяжко. Ежели угодно государю, то пусть отпустит слугу своего, чтобы поселился он в каком-нибудь рабате или крепост по высочайшему усмотрению. А коли не удостоит отпустить, то приказал бы наказать Хусейри так, чтобы пострадало и имущество его и тело — он ведь разжирел и вытряс бы из отца и сына побольше денег. [Я же], слуга [твой], с отца и сына достану в государственную казну триста тысяч динаров, и сия собственноручно написанная записка да послужит тому доказательством. Все».