После революции 1905 года этим уже не похвалялись, такое поведение общественным мнением не одобрялось. Даже в части опрятности революция наложила свой отпечаток. Если до нее полы в избах мыли 2–3 раза в год, обычно к Рождеству и Пасхе (а в Уфтюге так было и до Октября), то теперь считалось обязательным делать это в каждую субботу.
Мы с ребятами-сверстниками (некоторые из них тоже были уже женаты) время от времени давали знать о себе и о прошедших революционных годах. Как-то осенью в 1911 году был на Уфтюге престольный праздник, Николин день[233]. Мы с ребятами решили съездить, посмотреть, как уфтюжане пируют. В деревне Парыгино заехали к одному моему дальнему родственнику, Акимку Щученку, а у него сидит наш урядник[234], Матвей Докучаев (Уфтюга входила в его участок). Сидит на самом почетном месте, хозяин стоит, угощает его и присесть не смеет, даже со мной, дорогим родственником, поздоровался мельком. Вкруг стола сидело еще около десятка мужиков той же деревни, каждый ждал, чтобы увести урядника к себе в гости.
Кстати сказать, Уфтюга была для урядника золотым дном, отсюда он получал возами всякой снеди: и муки пшеничной, и мяса, и масла, и яиц. Получая 35–40 рублей жалованья, он жил, как помещик, детей учил в университетах.
Когда он увидел нас, ему стало заметно неловко, что мы застали его, представителя коронной службы, не на должной высоте: в Нюксенице он показываться пьяным остерегался, его, случалось, там и обезоруживали. С явной целью подкупить нас приветливостью он шутливо воскликнул: «А, сам атаман Юров пожаловал со своей командой! Давай, садитесь, садитесь, нюксяне. Ну-ка вы, уфтюжане, освободите место», — сказал он сидевшим по обе стороны от него мужикам. Нам даже неловко стало от того, как поспешно они вымелись из-за стола.
Нас было восемь человек, мы сели по обе стороны от урядника. Он скомандовал хозяину принести нам пива и водки, а когда выпили, попросил что-нибудь спеть. Мы не заставили долго себя упрашивать. Я моргнул ребятам, чтобы не подкачали, и начал: «Отречемся от старого мира…» Глотки у нас были молодые, и мы так гаркнули, что дрожали рамы, да и уфтюжане тоже. А рожа урядника черт-те на что и похожа была. Он так растерялся, что и после того, как мы кончили песню, еще долго не мог прийти в себя. Потом, очухавшись и даже, как будто, протрезвев, он начал нас упрашивать больше таких песен не петь.
Я сказал: «Верно, ребята, мы упустили из виду, что Матвей Иванович хотя и не у себя в канцелярии и изрядно выпивши, но все же он представитель власти и эта песня могла его оскорбить и скомпрометировать. Давайте лучше другую», — и начал: «Вихри враждебные веют над нами…» Пришлось ему и эту до конца прослушать. Не знаю почему, но у него не хватило храбрости нас остановить, хотя и револьвер, и шашка были при нем, да и мужики уфтюгские по его приказу, конечно, пошли бы на нас.
После этого мы еще немного с ним «мирно» побеседовали, потом распрощались и ушли. На прощанье предложили ему, если еще захочет послушать песен, приглашать нас. Он ответил кислой улыбкой, той важности, с какой он нас встретил, у него уже не было. Я ожидал, что он постарается отплатить мне за этот инцидент, но прошло, он ничего не предпринял, решил, видно, не связываться — удобный был урядник.
Но все же пришлось мне в эти годы и в тюрьме посидеть. Но не так, как мне этого хотелось, когда я был еще не женат. Тогда мне хотелось попасть в тюрьму или в ссылку как политическому, чтобы сойтись там с настоящими революционерами, набраться от них знаний. А попал я как уголовный и сидел с ворами, рецидивистами да с такими же мужиками, которые, как и я, сидели за кражу секвестированного казенного леса[235].
Фактически-то я и леса не крал. А дело было так. Пошел я однажды зачем-то в Нюксеницу, а была весна, Городищна разлилась, и пришлось идти через Устье, где можно было перейти через нее по запани[236]. Когда я дошел до середины, сзади, с горы мне закричали (там сидели мужики, пришедшие к обедне, но предпочитавшие в церковь не заходить): «Юров! Сбрось паразита в воду!» Я оглянулся, а следом за мной идет лесник. Их, лесников, тогда не любили наравне с полицией, с которой они действовали заодно.
233
Верхнеуфтюгская Никольская церковь находилась в селе Ивановском, сейчас — деревня Ивановская. Упомянутая ниже деревня Парыгино находилась неподалеку, на противоположном берегу реки Уфтюги. (Ред.)
234
Полицейский урядник — младший полицейский командир, имевший в своем подчинении стражников. (Ред.)
236
Запань — цепочка из бревен, которой перегораживают всю или часть реки для сбора и удержания леса, сплавляемого «молём» (россыпью). (Л. Ю.)