19. В таких рассуждениях прошел весь тот день, и царь несколько дней не настаивал на своем. Когда же узнал он, что церковные дела пришли в замешательство, так что один не принимает в общение другого, оставшийся непреклонным чуждается того, кто склонился к единению; тогда прежде всего наскоро составил грамоту, имея целью — собрать на ней подписи лиц, державшихся стороны царя. Неизвестно, чтó побуждало его к этому, — разве только то, чтобы между подписями видели имена предстоятелей церкви, хотя бы мнения их были и различны. Эти предстоятели с готовностью подписались словами, которые сказал Бог Аврааму [104]: «Благословляющие тебя благословятся, и проклинающие тебя будут прокляты». Затем послал он своих слуг обыскать домы всех, не разбирая ни правого, ни виноватого. В оправдание этого поступка говорили, что он — владетель города и, кроме всего прочего, один он — владетель также всех домов, и дарит их своим приверженцам; а тем, которые противятся ему в чем-либо, он отказывает в своей милости, и даже имеет право требовать с них уплаты за то время, которое они уже прожили в тех домах. Тотчас началась опись всех домашних украшений, мебели и всего, чтó у кого было, и владельцы этих вещей большею частью обвиняемы были в оскорблении величества. Между тем приготовляемы были транспортные суда для отправления в ссылку людей, казавшихся виновными; и дело не кончилось одними угрозами, — некоторые на самом деле испытали такую участь: одних сослали на Лемнос, других на Скирос, иных на Кос, а некоторых в город Никею; одни изгнаны были из города против воли, другие отправлялись добровольно; иные шли до Симврии и Редеста, а некоторые не успели еще выйти из Фаросской пристани, как, изменив образ мыслей, склонились на другую сторону и были возвращены.
20. Здесь кстати рассказать об одном случае с ритором, на которого ужасно было глядеть и со стороны, а еще ужаснее испытать что-либо подобное. Хотя рассказываемое происшествие относится не к этому времени, а случилось прежде; однако ж мы вносим его сюда в образец тогдашнего насилия, соединяя с другими жестокостями и этот жестокий поступок. Горе, горе нам, что и после стольких страданий, нас немилосердно осуждали! Что говорить — осуждали? И теперь еще осуждают те самые люди, которые пришли позднее нас, не показали своего лица, не подали голоса и не потерпели ни малейшего вреда единственно потому, что таились в неизвестности и не проявили ни малейшей ревности. Вы ли это — предстоятели церквей? Где стояли вы? Где ходили? Какую показали ревность об общем благе? Но упрек не вам, а принявшим (соединение), — и им тем более, что они особенно нападали на нас. Впрочем, довольно об этом. Теперь время начать обещанный рассказ.
Был день собрания в священных царских палатах, и на священное собрание явились иеромонахи, священники и монахи, сколько находилось их в городе. Пришел и патриарх, и весь собор. Предметом рассуждения был тот, занимавший всех мир. Когда все уселись и двое приверженцев царя — архидиакон Мелитиниот и протапостоларий Киприй удостоены были чести занять места, — ритор Оловол стоял и ожидал от царя позволения сесть. Так как ему не было указано кресло, то он вышел в другую комнату и сел. Потом когда начали рассуждать и стали искать ритора, считая полезным его присутствие, он позван был и, чувствуя нанесенное себе бесчестие, предстал пред царя не с видом кротости, — на вопросы не отвечал; и между тем, как царь надеялся найти в нем поддержку своих мнений, тот совершенно изменил прежний образ мыслей и объявлял царю противное, утверждая, что никогда не согласится на предложенное требование. Царем вдруг овладела ярость, и он разразился криком: ты всегда неприязнен царю и постоянно меняешься в своих мыслях — не по другой какой причине, а только по своей ко мне ненависти, которая написана у тебя на носу [105], напоминающем тебе о понесенном наказании. Выведенный из себя непомерною страстью честолюбия и раздраженный вместе мыслию о своем унижении, ритор высказал действительную причину испытанного им наказания: причина состояла в том, говорил Оловол, что он был предан малолетнему царю Иоанну. Едва он произнес это, как приверженцы царя, желая показать наперерыв друг перед другом свое к нему усердие, бросились, — кто откуда — на ритора и хотели растерзать его. Но царь, как бы по человеколюбию, воспретил это, отложивши свое мщение, как после оказалось, до более удобного времени. Подпавши гневу царя, ритор прибег в церковь и искал в ней спасения: но царь, взяв его оттуда, сослал в Никею и, как бы желая ему добра, отправил в монастырь Иакинфа. Не прошло еще и года после того, как поднятый вопрос о соединении всколебал души восточных христиан. Царь, пользуясь нисколько неприличными ему доносами, услышал уже, что ритор отказывается принять предписанное соглашение и, находя в этом удобный случай — его наказать, а нас убедить, что он стоит такого наказания, — дает приказ привести его в город в оковах, и сперва подвергает жестоким и бесчеловечным пыткам, а потом устрояет следующий новый [106] триумф. Он велел надеть на шеи длинные веревки сперва ему, за ним второму — Иаситу Мелию, и так далее подряд до десяти человек, а на конце всех — племяннице его, как будто за чародейство; потом первых двух велел обвешать овечьими внутренностями со всеми находившимися в них нечистотами, — за то, будто они не покорны царю, а ритора сверх того приказал постоянно бить по устам овечьими печенями, и в такой торжественной процессии водить их по всему городу, около же церкви подвергать их еще большему бесчестью, угрожая чрез это духовным лицам и наводя на них страх.
104
Здесь Пахимер, очевидно, перемешал слова Св. Писания. Приведенный им текст читается в 27, 29 книги Бытия, и заключает в себе благословение Исаака, высказанное Иакову; а то, что в 12, 2. кн. Бытия Бог изрек Аврааму, читается так:
105
Выше в книге III, гл. II сказано, что Оловол, за преданность юному Иоанну, лишен был носа.
106
Это был триумф конечно необыкновенный, однако ж, в Константинополе не новый. Подобный этому видела и в своей истории (к. 12) описывает еще Анна Комнина. τς δ κεφαλς, говорит она, ντοσθίοις βον κα προβάτων ταινίας δίκην κοσμήσαντες.