Мистер Бэгшот молчал с минуту, точно громом пораженный, потом, оправившись от изумления, начал так:
– Если вы думаете, мистер Уайлд, силою ваших доводов вытянуть деньги из моего кармана, то вы сильно ошиблись. Что мне весь этот вздор? Я, черт возьми, человек чести, и, хоть и не умею говорить так красиво, как вы, вам, ей-богу, не сделать из меня дурака; а если вы считаете меня таковым, то вы, скажу я вам, негодяй!
С этими словами он положил руку на пистолет. Уайлд, видя, к сколь ничтожному успеху привела великая сила его доводов и как горяч нравом его друг, решил повременить со своим намерением и сказал Бэгшоту, что пошутил. Но холодный тон, каким он попробовал затушить пламень противника, подействовал не как вода, а скорее как масло. Бэгшот в ярости наскочил на него.
– Такие шутки я, черт возьми, не терплю! – заявил он. – Я вижу, что вы подлец и негодяй.
Уайлд с философским спокойствием, достойным величайшего восхищения, отвечал:
– Что касается вашей ругани, то меня она не задевает; но чтоб вы убедились, что я вас не боюсь, давайте положим всю добычу на стол, и пусть она вся пойдет победителю!
С этими словами он выдернул сверкающий нож, так ослепивший Бэгшота своим блеском, что тот заговорил совсем по-иному. Да нет, сказал он, с него довольно и того, что он уже получил; и смешно им ссориться между собой: с них предостаточно внешних врагов, против которых нужно объединить свои силы; а если он принял Уайлда не за то, что он есть, то ему-де очень жаль; ну а шутка – что же, шутку он способен понять не хуже всякого другого. Уайлд, обладавший удивительным уменьем разбираться в человеческих страстях и применяться к ним, глубже проник теперь в мысли и чувства своего приятеля и, поняв, какие доводы сильнее всего подействуют на него, громогласно закричал, что тот вынудил его вытащить нож, а раз уж дошло до ножа, то он его «не вложит в ножны, пока не получит удовлетворения».
– Какого же вы хотите удовлетворения? – спросил тот.
– Ваших денег или вашей крови, – сказал Уайлд.
– Видите ли, мистер Уайлд, – молвил Бэгшот, – если вы хотите призанять немного из моей доли, то, зная вас как человека чести, я готов одолжить вам сколько надо; потому что, хоть я и не боюсь никого на свете, но чем порывать мне с другом… когда к тому же вам, быть может, необходимы деньги из-за особых каких-нибудь обстоятельств…
Уайлд, неоднократно заявлявший, что заем представляется ему отнюдь не худшим способом отбирать деньги и является самым, как он выражался, деликатным видом карманничества, спрятал нож и, пожав приятелю руку, сказал ему, что он попал в точку: его в самом деле прижали обстоятельства и понудили пойти против собственной воли, так как завтра он по долгу чести обязан выплатить значительную сумму. Затем, удовольствовавшись половиной из доли Бэгшота и получив, таким образом, три четверти всей добычи, он распростился со своим сообщником и пошел спать.
Глава IX
Уайлд навещает мисс Петицию Снэп. Описание этой прелестной молодой особы и безуспешный исход исканий мистера Уайлда
На другое утро, когда герой наш проснулся, ему пришла мысль нанести визит мисс Тиши Снэп, женщине больших заслуг и не меньшей щедрости; мистер Уайлд, однако, полагал, что к подарку она всегда отнесется благосклонно, как к знаку уважения со стороны поклонника, поэтому он пошел прямо в магазин безделушек и, купив там премиленькую табакерку, отправился с нею к своей даме, которую застал в самом прелестном и небрежном утреннем убранстве. Ее чудесные волосы прихотливо свешивались на лоб, не так чтобы белый от пудры, но и не лишенный ее следов; под подбородком был заколот чистенький платочек, который она проносила, по-видимому, всего лишь несколько недель; кое-какие остатки того, чем женщины подправляют природу, блестели на ее щеках; стан ее был облачен в свободную одежду, без корсета и шнуровок, так что грудь с нестесняемой свободой играла своими двумя очаровательными полушариями никак не ниже пояса; тонкий покров примятой кисейной косынки почти скрывал их от взора и только в нескольких местах милостивая дырочка давала возможность проглянуть их наготе. Капот на ней был атласный, белесого цвета, с десятком небольших серебряных крапинок, так искусно разбросанных по ткани на больших промежутках, что казалось, их рассыпала по ней нечаянно чья-то рука; разлетаясь, он открывал великолепную желтую юбку, красиво отороченную по подолу узкой полоской позолоченного кружева, почти превратившегося в бахрому; из-под юбки выглядывала другая, топорщившаяся на китовом усе, именуемом в просторечии обручем, и свисавшая из-под первой не меньше как на шесть дюймов; а из-под нее выглядывало еще одно исподнее одеяние того цвета, который подразумевает Овидий, говоря: «Qui color albus erat nunc est contrarius albo».[41]
Из-под всех этих юбок можно было также разглядеть две славные ножки, обтянутые шелком и украшенные кружевом, причем правая была перевязана роскошной голубою лентой, а левая, как менее достойная, полоской желтой материи – должно быть, лоскутом от верхней юбки. Такова была милая дама, которую дарил своим вниманием мистер Уайлд. Она приняла его поначалу с тою холодностью, которую строго добродетельные женщины с похвальной, хоть и мучительной сдержанностью проявляют в отношении своих почитателей. Табакерка, когда он ее извлек, была сперва вежливо и очень мягко отклонена, но при повторном подношении принята. Гостя пригласили скоро к чайному столу, где между молодою любящей четой произошел разговор, который, если бы точно его воспроизвести, был бы для читателя очень поучителен, равно как и занятен; довольно сказать, что остроумие молодой особы в сочетании с ее красотой так распалило чувства мистера Уайлда – крайне бурные, хоть и самого честного свойства, – что, увлеченный ими, он позволил себе вольности, слишком оскорбительные для благородного целомудрия Летиции, которая, признаться, сохранением своей добродетели была на этот раз обязана больше собственной силе, чем благоговейному почтению или воздержанию поклонника; он оказался, по правде говоря, так настойчив в своих исканиях, что, если бы много раз клятвенно не обещал ей жениться, мы едва ли вправе были бы назвать его чувства честными; но он был так необычайно привержен приличию, что никогда не применял насилия ни к одной девице без самых серьезных обещаний: обещания жениться, говорил он, дань, подобающая женской скромности, и так мало стоят, так легко произносятся, что уклоняться от уплаты этой дани можно только из пустого каприза или же по грубости. Прелестная Летиция, то ли из благоразумия, то ли, может быть, по набожности, о которой так любила поговорить, оставалась глуха ко всем его посулам и, к счастью, непобедима и для силы.