Итак, согласно Бэкону, возможен такой вариант развития общества, как целого, когда после расцвета оно, по причинам, им самим не уточненным, вдруг впадает в состояние нового варварства. Но самое удивительное заключается в том, что и наука — единственный, по его мнению подлинно динамический элемент общества, — также развивается циклами. «Даже разумные и твердые мужи... считают, что в мировом круговращении времен и веков у наук бывают некие приливы и отливы, ибо в одни времена науки росли и процветали, а в другие времена приходили в упадок и оставались в небрежении»[546].
Дело в том, что Бэкон в сфере науки разделяет циклическую концепцию только применительно к временам, предшествовавшим возникновению «новой науки». Иными словами, циклически развивалась наука до тех пор, пока общество не осознало ложность путей ее движения — ее абстрактность, схоластичность и, по сути, беспредметность. Если же оно сумеет поставить себе на службу «новую» экспериментальную науку, перед ним откроются исторические горизонты поистине необозримые.
«Что касается меня, — пишет Бэкон, — то я... думаю, что эти две способности — догматическая и эмпирическая — до сих пор не были прочно соединены и связаны друг с другом»[547]. Люди сами виноваты в своих несчастьях... «Школа же Прометея — это люди мудрые, думающие о будущем, они смотрят вперед без страха». Совершенствования науки нужно ждать от последовательной деятельности многих поколений, сменяющих друг друга.
Вывод предельно ясен: «Должно быть совершено обновление до последних основ, если мы не хотим вращаться в круге с самым ничтожным движением вперед[548]».
В заключение анализа воззрений Бэкона на историю как действительность нельзя не обратить внимание на встречающееся в его текстах выражение — «законы истинной истории». О каких законах здесь идет речь? Скорее всего о законах жанра, т. е. историописания, именуемого Бэконом «истинной историей». Однако нас не могут не интересовать суждения Бэкона о возможности обнаружения в гражданской истории регулярностей, позволяющих историку формулировать определенные общие принципы, или, пользуясь терминологией самого Бэкона, «аксиомы».
С позиции «новой индукции» индивидуальное, как конечное материального мира, доступного рациональному познанию, есть лишь исходное, отправное в процессе восхождения разума к общему, к закону. Объективной предпосылкой подобного метода является внутренняя, скрытая связь вещей («событий») между собой. Следовательно, действительное, а не мнимое познание есть не что иное, как обнаружение этой связи между тем, что кажется обособленным и единичным. Ибо совершенно очевидно, что хотя «вещи разнородны и чужды одна другой, однако они сходятся в ... законе»[549].
В этой связи самым примечательным является одно совершенно оригинальное для своего времени наблюдение Бэкона. Так, указывая на одну из специфических черт исторического закона, он пишет: «Легко заметить, что законы истинной истории настолько строги, что они лишь с большим трудом применимы к столь большому материалу (всеобщей истории. — М. Б.), так что в результате великое значение истории скорее уменьшается, чем увеличивается с разрастанием ее объема»[550]. Даже если в данном случае речь идет о «законе жанра», как это иногда представляется, т. е. о специфике исторического описания, то тем не менее и в плане объективной, собственно исторической (а не социологической) закономерности плодотворность этого наблюдения была подтверждена всем опытом историографии в последующие столетия[551].
551
Дело в том, что собственно историческая закономерность в отличие от закономерности социологической всегда оказывается выявленной и сформулированной тем точнее, чем определеннее очерчены ее пространственно-временные границы. Как показала научная практика в данной области, огромное большинство установленных собственно исторических закономерностей носит именно такой «локализованный» во времени и пространстве характер (см.: