Как легко было убедиться, сводить интересы Бэкона в области истории к ординарному для его времени кругу вопросов, трактовавшихся в многочисленных экзерсисах гуманистов на тему «О пользе истории» и т. п., означало бы пройти мимо самой сути его историзма. Так как в системе бэконовской философии науки история — это не только (и даже не столько) конкретная дисциплина, а прежде всего метод, фундамент научного освоения мира — природы и общества, — то правомерно заключить, что Бэкон по-своему «историзировал» научное познание в целом, поскольку проецировал на исследование природы процедуру, характерную, по его мнению, для историописания. Так, в заключении второй книги «Нового органона» говорится: «Мы придерживаемся того мнения, что если люди будут располагать надлежащей естественной и экспериментальной историей и проявят в ней прилежание и при этом окажутся способными к двум вещам: во-первых, оставить общепринятые мнения и понятия и, во-вторых, удержать ум от самого общего..., то они смогут прийти к нашему истолкованию»[552].
Уже подчеркивалось, что идея основания науки на фундаменте «истории» явилась прямым вызовом натурфилософии Возрождения (безразлично, к какой из двух классических традиций она примыкала — Платона или Аристотеля). «История» оказалась самым эффективным противовесом традиционным воззрениям, основанным на «ложной индукции», в которой факты — случайные и выхваченные — служат лишь иллюстрацией к общим положениям в отличие от индукции подлинной, в которой воплощалось прямо противоположное требование: восходить по непрерывным ступенькам — от частностей к меньшим «аксиомам» и затем к средним, и, наконец, по мысли Бэкона, к самым высоким.
«История» как систематизированный опыт — такова фундаментальная предпосылка научной революции. «Без естественной и экспериментальной истории, которую мы предлагаем создать, в философии и науке не могло и не может быть никакого прогресса, достойного рода человеческого»[553]. Сам призыв Бэкона приступить к документированию всех явлений небесных и земных, как наблюдаемых непосредственно, т. е. в данное время, так и сохранившихся в памятниках письменности, был формой осуждения традиции умозрительной науки, рассматривавшей углубление в детали действительности как занятие, недостойное философского ума.
В той же степени, в какой с помощью идеи «истории» Бэкон создавал «новую науку» о природе, он воссоздавал и натуралистическую науку гражданской истории. В самом деле, во всех рассуждениях гуманистов XVI в. о методе применительно к истории речь шла главным образом об истории как о специфическом жанре литературы. Даже Боден, приблизившийся к идее истории как науки, тем не менее остался чужд мысли об универсализме логических проблем научного познания как такового[554]. Возведение же Бэконом гражданской истории в ранг науки означало распространение на нее тех же логических процедур, которые предусматривались «новой индукцией» при составлении естественной и экспериментальной истории.
Отныне не оставалось принципиальных различий между исследованием «событий» и «явлений» природы и «деяний» людей — событий исторических. Исходный принцип становился общим: сначала наблюдения, затем — рассуждения. Новая логика мыслилась как универсальный инструмент науки «истории» в широком смысле, независимо от того, идет ли речь об истории естественной или гражданской.
Именно поэтому столь новаторский шаг в истории историзма, по крайней мере в сравнении с историзмом Возрождения, выглядит в контексте предложенной Бэконом классификации наук как нечто само собой разумеющееся: «История делится на естественную и гражданскую. В естественной истории рассматриваются явления и факты природы, в гражданской — деяния людей»[555]. Бэкон распространял новую логику на все области познания. И в предложенной им классификации наук он оставался верным этому принципу. Так же как он предложил 130 тем для составления «частных историй» природы, и для гражданской истории он составил перечень 28 отдельных, подлежащих изучению, направлений — «отраслей», каждая из которых делилась на «подразделы», и т. д.[556]
В результате история гражданская превращалась из «свободного» искусства в научную дисциплину, основанную на новой логике, т. е. методе индукции, и притом не только в составную часть «научной революции», но в ее гносеологическую предпосылку, в частности, в такой обширной области наук о человеке, которые именовались Бэконом «гражданскими». Но тем самым пересматривалось и неизмеримо углублялось унаследованное от историзма Возрождения решение вопроса о «пользе гражданской истории». Именно тем, что Бэкон распространил на гражданскую историю требование общественного служения, т. е. служения «общему благу», предъявлявшееся науке в целом, он провел разграничительную линию между своим и традиционно гуманистическим ответом на вопрос о «пользе истории». Из средства индивидуального «воспитания» и «обучения» людей на «примерах» и «уроках» прошлого история превращалась в основание моральной философии и в конечном счете в одну из предпосылок установления на земле «братства людей». В предисловии к «Великому восстановлению наук» Бэкон писал: «Конечно, роль науки в гражданских делах, в устранении неприятностей, которые человек доставляет человеку, не намного уступает другим ее заслугам в облегчении тех трудностей человеческой жизни, которые создаются самой природой»[557].
554
См.:
556
См.: Ibid. P. 5 — 10;