Урсвик первым делом вернулся к французскому королю и сообщил ему о том, что произошло. Последний, видя, что все идет в соответствии с его желаниями, воспользовался этим и сказал, что посол может теперь сам видеть то, что король со своей стороны отчасти предвидел раньше; что, учитывая то, в каких руках находится герцог Бретани, мира нельзя достичь иначе, чем действуя и силой, и убеждением; что поэтому он будет продолжать использовать первое из этих средств и хотел бы, чтобы король не бросал другого средства; но что он со своей стороны твердо обещает оставаться во власти короля, следовать ему в вопросе о мире. Это и передал Урсвик королю по возвращении и притом таким образом, как если бы договор отнюдь не был безнадежным делом, но был отложен до тех лучших времен, когда удары молота, сделали бы Бретань более податливой. После этого между двумя королями происходил непрерывный обмен посланиями по вопросу о мирных переговорах, причем один из них действительно желал мира, тогда как другой лицемерил. Французский король тем временем с большими силами вторгся в Бретань, подверг жестокой осаде город Нант[102], и (как человек, не имевший слишком большого ума, но имевший то, что помогало ему успешно притворяться), чем более упорно вел войну, тем настойчивее призывал к миру. Дело дошло до того, что во время осады Нанта, после множества писем и обстоятельных посланий, он, чтобы поддержать свою лицемерную игру и оживить переговоры, иослал к королю. Генриху Бернара Добиньи[103], человека весьма достойного, с настоятельной просьбой как-нибудь довести дело до конца. Король проявил не меньшую готовность оживить и ускорить переговоры и направил во Францию ответное посольство из трех человек — аббата Абингдона, сэра Ричарда Тунстола и капеллана Урсвика, прежде уже привлекавшегося для выполнения иодобного поручения, — которые должны были употребить все возможные усилия для того, чтобы быстро и решительно привести стороны к соглашению.
102
Хотя я и знаю, сколь велико неудобство, создаваемое читателю, когда его постоянно отвлекают от содержащегося в тексте рассказа, чтобы изложить ему другую версию событий, боюсь, что в данном случае с этим неудобством придется смириться. Поправки были бы ему непонятны, если бы основной текст не был свеж в его памяти, и, отнеси я их в приложение, я был бы вынужден повторить весь рассказ, либо прерывать его ссылками на основной текст, что было бы еще неудобней, чем отсылки из текста к подстрочным примечаниям. Если, таким образом, он хочет получить верное представление о действиях Генриха в вопросе о Бретани, то я вынужден просить его прерывать чтение в указанных мною местах и выслушивать то, что я имею ему сообщить, прежде чем двигаться дальше.
В данном случае Бэкон, следуя Полидору Вергилию, ошибся в дате осады Нанта на восемь или девять месяцев. Она началась 19 июня 1487 г. — всего тремя днями позже битвы при Стоуке — и была снята 6 августа того же года, незадолго до того, как Карл послал свое первое посольство к Генриху. Если бы Бэкон знал об этом, он, вероятно, включил бы недавнюю неудачу этого предприятия в число причин, по которым Генрих мог считать, что Бретани в ближайшее время не угрожает опасность со стороны Франции. Особенно если бы он мог связать это обстоятельство с другим фактом, который был ему, видимо, неизвестен, хотя его упоминает Д'Аржантре и о нем должен был знать Генрих, а именно, что герцог Бретани в это самое время (24 сентября 1487 г.) официально дал согласие на брак своей дочери с Максимилианом.
Но хотя утверждение, что Карл осаждал Нант в то самое время, когда шли те переговоры, о которых говорит Бэкон, и не соответствует действительности, правда, что он готовил новое вторжение в Бретань. Таким образом, в этом случае неточность не нарушает верности изложения событий в главном.
103