История правления короля Генриха VII

Остается сказать о том, что является не столько существенным предметом обсуждения, сколько просьбой чисто формального характера, с которой наш король обращается к вашему государю. Наш король (как известно всему миру) является сюзереном герцогства Бретань. Вопрос о бракосочетании наследницы престола этого герцогства надлежит решать ему как ее опекуну. Речь идет о частном наследственном праве, а вовсе не о государственном деле. И тем не менее (чтобы ничто не омрачило его отношений с вашим королем Генрихом, в котором он хотел бы видеть свое второе “я” и быть с ним вполне заодно) он просит о том, чтобы с милостивого дозволения вашего короля он мог распорядиться в вопросе о браке своей подопечной так, как он сочтет за благо, и в соответствии со справедливостью мог считать недействительным навязанный и притворный брак с Максимилианом. Вот, милорды, все, что я имею сказать, и прошу простить мне неискусность моих речей».

Таким образом, французские послы, усердно выказывая благорасположение со стороны их короля и не жалея подслащенных слов, пытались смягчить все разногласия между двумя королями; при этом они преследовали две цели: одна состояла в том, чтобы наш король сохранял спокойствие до тех пор, пока не состоится бракосочетание в Бретани (а оно было ни чем иным, как летним плодом, который, как они полагали, почти созрел и вскоре будет сорван); другая была рассчитана на более длительный срок и состояла в том, чтобы привести его в такое состояние духа, чтобы он никак не мог помешать походу в Италию.

Лорды Совета сохраняли молчание, лишь выразив уверенность, что послы не станут ждать какого-либо ответа прежде, чем они доложат королю. И с этим они покинули Совет.

Король не знал, что и думать о брачных делах в Бретани. Он ясно видел, что французский король стремится подчинить герцогство своей опеке, но его удивляло намерение этого короля связать свой дом браком юридически сомнительным, особенно если учесть, кто был его наследником[175]. Но, взвесив то и другое, он решил, что Бретань потеряна[176], однако при этом вознамерился извлечь для себя выгоду как из бретонских дел, воспользовавшись ими как поводом для войны, так и из дел неаполитанских, используя их как средство обеспечения мира, ибо был прекрасно осведомлен о том, сколь тверды намерения французского короля в этом направлении. Поэтому, посовещавшись несколько раз с членами своего Совета и не желая вполне раскрывать свои планы, он дал указания канцлеру относительно формального ответа послам, сделав это в присутствии своего Совета. После же этого, позвав к себе одного канцлера, велел ему говорить таким языком, который годен только для переговоров, обреченных на провал, а также специально предупредил, чтобы не было сказано ни слова против похода в Италию. Вскоре после этого послы были приглашены в Совет, и лорд-канцлер обратился к ним с такого рода словами: «Милорды послы, по королевскому повелению я отвечу на Ваши, милорд приор, искусные речи, и ответ мой будет краток и недвусмыслен. Король не забывает любви и дружбы, которые в прошлом связывали его с вашим государем. Но нет нужды повторять это, ибо, если все между ними остается по-прежнему, хорошо, если же что-то изменилось, то не словами это можно исправить. Что касается бретонских дел, то король находит несколько странным, что французский король говорит об этом как о своей заслуге. Ибо эта заслуга состояла лишь в том, что он воспользовался нашим королем как инструментом для того, чтобы захватить врасплох одного из его ближайших союзников. Что до вопроса о браке, то король не стал бы в это вмешиваться, если бы ваш господин прибегал для заключения брака к помощи книги[177] а не меча. Что касается Фландрии, то если бы бургундские подданные начали с того, что обратились к вашему королю как к своему сюзерену с жалобой, то в этом была бы видимость законности. Но сначала лишить свободы своего государя и умертвить его слуг, а затем обратиться в жалобщиков — это что-то новое в судопроизводстве. Король говорит, что, как он твердо помнит, когда французский король и он обращались к шотландцам (поднявшим меч на своего короля), оба они говорили иным языком и подобающим монархам образом выразили свое отвращение к покушениям подданных не персону или авторитет государей. Но, милорды послы, в итоге суждение короля по этим двум вопросам сводится к следующему. С одной стороны, он никоим образом не получил от вас удовлетворения в связи с ними, а с другой — он не относится к ним настолько серьезно, чтобы из-за них отказываться от переговоров о мире, если удастся договориться по всем остальным вопросам. Что же касается неаполитанской войны и задуманного похода на турок, то король повелел мне заявить ясно и определенно, что он всем сердцем желает любезному своему брату, французскому королю, чтобы все ему удавалось в соответствии с его надеждами и благородными намерениями, и как только он услышит, что французский король готов к походу в Грецию, то, как ныне ваш господин изволил сказать, что он просит мира у нашего короля, так и король тогда будет просить его о возможности участвовать в этой войне. Но сейчас, милорды послы, я должен предложить на ваше рассмотрение кое-что от королевского имени. Ваш господин король научил нашего короля тому, что говорить и чего требовать. Вы говорите (милорд приор), что ваш король вознамерился вернуть себе незаконно отнятые у него права на Неаполь и что если он этого не сделает, то он не сможет ни защитить свою честь, ни дать ответ своему народу. Представьте себе, милорды, наш господин король то же самое повторяет вам, но в отношении Нормандии, Гиени, Анжу, да и самого королевства Франции. Я не могу выразить этого лучше, нежели вашими собственными словами. Если поэтому французский король согласится, чтобы права нашего господина короля на Францию[178] (или, по крайней мере, выплата денежной компенсации за эти права) стали предметом переговоров, то король согласен продолжить обсуждение других вопросов, в противном случае он отказывается вести переговоры».

175

Юридически сомнительным брак французского короля с герцогиней Бретани мог считаться из-за того, что оба они раньше были обручены. Наследник Карла Людовик Орлеанский был заинтересован в том, чтобы у короля так и не появилось потомства, и потому был готов воспользоваться любым предлогом, чтобы помешать этому.

176

Примечание Дж. Спеддинга: Если эти переговоры состоялись зимой 1489/1490 г. и французские послы получили ответ «вскоре после Сретения», то еще не прошло трех месяцев со времени заключения Франкфуртского договора, по которому было достигнуто согласие о прекращении военных действий, о выводе войск и о переносе обсуждения спорных вопросов между Францией и Бретанью на конгресс в Турне, который должен был состояться в следующем апреле. И хотя утверждается, что Карл не вывел своих войск и что подготовка к предложенному конгрессу не велась, я все же не считаю, что он в это время обдумывал возобновление военных действий или что бретонские дела находились, по крайней мере внешне, в более отчаянном состоянии, чем в прошлом ноябре. Представляется поэтому, что Генриху было рано считать, что «Бретань потеряна». Имел ли Бэкон достаточные основания для такого вывода, мы не можем сказать, не зная, какой информацией он располагал об этих переговорах (ибо, судя по множеству мелких подробностей им добавленных, ясно, что какая-то информация у него была), помимо того, что он нашел у Полидора. Разумеется, возможно, что уже в феврале 1489/1490 г. Генрих столь глубоко проник в замыслы Карла и считал столь вероятным, что герцогиня положит конец конфликту, выйдя за него замуж, что (в этом смысле) он начал считать «Бретань потерянной» и решил больше не впутывать себя в бесплодный конфликт. И если у Бэкона были положительные основания для такого утверждения, то понимать его надо именно в этом смысле. Если однако речь идет лишь об умозаключении из того, что предшествовало и произошло позднее (что, пожалуй, более вероятно), то следует помнить, что Бэкон основывался на ложных посылках. Он исходил из предположения, что французы добивались своего в Бретани, не получая сколько-нибудь существенного отпора, со времени битвы при Сент-Обене. Он ничего не знал о событиях 1489 г. или о Франкфуртском договоре, ни малейшего намека на которые не встретишь у наших старых историков. И полагая, что переговоры, о которых он рассказывает, происходили весной 1491 г. (что в конечном счете может оказаться правдой), он пытался понять ситуацию, какой она была бы в этом случае. К тому времени Генрих вполне мог видеть, что нет возможностей сохранить независимость Бретани иначе как путем войны, более серьезной, чем та, которой Бретань стоит. И очевидные несоответствия и безрезультатность мер, которые он принял, если это было его целью (при том, что они были исключительно эффективны и успешны, если его целью были деньги), могли и подсказать Бэкону такое объяснение его мотивов.

Относительно главного факта, однако, — т. е. того, что на примирительный жест Карла Генрих ответил каким-то экстравагантным требованием, которое привело к срыву переговоров, — имеется ясное сообщение у Бернара Андре (tandem inter eos duretum est ut si tributum non solverent bellum in eos brevi strue retum (В конце концов, между ними было решено: если не будут заплачены подати, то на них скоро пойдут войной (лат.))) и его в самом деле можно почерпнуть из повествования Полидора, хотя он и одел его в иную конструкцию. «Angli enim legati, — пишет он, — ut pauca tandem quoe cupiebant assequerentur, permulta postulabant: Franci autem, ut nihil in line concederent, omnia repudiabant, stomachabantur, pernegabant etc (Ибо английские требовали очень многого, чтобы в конечном счете получить немногое из того, чего они желали: французы же, чтобы ничего в конце концов не уступить, все отвергали, возмущались, упорствовали и т. д. (лат.)). Полидор принял это за пример заурядной торговли, в которой одна из сторон в надежде получить столько, сколько она хотела, начала с того, что запросила больше, другая же воспользовалась чрезмерностью первого запроса как предлогом для того, чтобы отказать вовсе. Но это всего лишь умозрительное предположение — так Полидор объясняет то, в чем он видел разочарование Генриха. Это не должно нас смущать. Похоже, что это был простой компилятор, без каких-либо дарований, нужных историку, кроме способности к сжатому и плавному повествованию; при отборе излагаемых обстоятельств им нисколько не руководит прозрение в смысл события, а общие рассуждения, в которые он время от времени впадает, суть примеры банального морализаторства. Однако в случае, подобном данному, сама поверхность его интерпретации служит доводом в пользу того, чтобы принять его свидетельство относительно факта, т. е. относительно того, что требования Генриха были чрезмерны и что Карл отказался удовлетворить их. К тому же существуют и другие подтверждения тому, что в начале 1490 г. Генрих, каковы бы ни были его мотивы, действительно надумал порвать с Карлом и принимал на этот счет некоторые меры. 15 февраля герцогиня Бретани обязалась, среди прочего, не вступать в брак и не объявлять ни войны, ни мира без его согласия. В течение лета он не только послал новую армию ей в помощь (см. ряд записей в перечне «выплат, сделанных по счетам короля» между Троицей и Михайловым днем 1490 г.), но и заключил соглашения с Фердинандом и Максимилианом, по которым каждая из трех держав обязывалась при определенных обстоятельствах соединиться с другими в наступательной войне против Карла. См. об этом у Раймера. Из «Календаря открытых писем» выясняется также, что в течение всей этой весны и лета он внимательно смотрел за своими берегами и границами, как если бы война могла в любой момент подступить к его дверям. 20 мая граф Суррей был назначен генерал-губернатором пограничных областей между Англией и Шотландией с полномочиями для набора войск из жителей Нортамберленда и ведения переговоров с представителями шотландского короля. 22-го ему было велено выпустить прокламацию с приказом о высылке всех наводнивших страну бездельников и бродяг-шотландцев. 26-го знати и дворянству Кента было послано распоряжение о военной мобилизации с особым предписанием «расставить сигнальные огни для предупреждения населения о нашествии врагов короля». Сходные распоряжения время от времени в течение июня, июля и августа посылались в другие графства, расположенные на южном берегу и в южной части восточного берега. 8 июля был выпущен рескрипт о наборе двадцати четырех пушкарей для обороны Кале. Среди этих распоряжений имеется несколько (самое раннее от 22 мая, самое позднее от 17 июля), в которых говорится об отплытии кораблей в море для «оказания отпора собирающимся там врагам короля». Одно из них, от 20 июня, говорит о «ныне совершаемом походе в Бретань». А 17 сентября того же года во все графства Англии была направлена для публичного прочтения прокламация об уже упомянутом соглашении между королем Англии, королем римлян и королем и королевой Испании «начать войну против Карла, короля французского, если он нападет на кого-либо из них или на герцогство Бретань».

Возможно, однако, что меры, принятые ради безопасности английских берегов, имели в виду Перкина Уорбека, начавшего к этому времени подавать признаки жизни, а не какую-либо угрозу французского вторжения.

177

Примечание Дж. Спеддинга: Эти слова следует понимать как относящиеся не к намерению французского короля самому жениться на герцогине, ибо об этом еще не было речи, а к праву, на которое он притязал, распоряжаться ее замужеством.

178

Английский король Эдуард III [I, 1] притязал на французский престол, поскольку его мать Изабелла была дочерью Филиппа IV Красивого (хотя салический закон и запрещал наследование по женской линии). Эти притязания были поводом для начатой в 1337 г. Столетней войны; в 1340 г. Эдуард III короновался в качестве короля Франции, выступив соперником короля Филиппа VI (1328 — 1350), основателя династии Валуа. Согласно договору, заключенному в Бретиньи в 1360 г., он отказался от притязаний на французский престол в обмен на признание своего суверенитета над английскими владениями во Франции, среди которых были и упомянутые канцлером Нормандия, Гиень и Анжу (наследственные владения английских королей Анжуйской династии Плантагенетов); к описываемому времени эти владения были утрачены англичанами.