Такой же обличительной силы достигал артист в роли Варравина. Известная актриса Александрийского театра Мичурина-Самойлова вспоминала: «И этот мягкий актер, этот человек большой нежной души становился поистине страшен, когда играл Варравина в пьесе Сухово-Кобылина „Дело“. Что-то зверски ужасное появлялось в его лице, в его движениях, в его тяжелых руках, тяжелой походке. Это жуткое впечатление Варламов производил до такой степени, что как-то, столкнувшись с ним за кулисами, я искренне воскликнула: „я вас боюсь!“».
В то же время Варламов был неподражаем в старинных водевилях. «Он находил здесь большой простор для природной своей непосредственности, где, не насилуя души сильными и сложными переживаниями, можно было давать непринужденность, легкий ритм, бодрость темпа и искреннее веселье».[593] Таким он был в водевилях «Аз и Ферт», «Прежде скончались, потом повенчались» и в классическом «Льве Гурыче Синичкине».
При всем разнообразии созданных Варламовым образов некоторые критики считали его просто комиком («комиком-буфф»), стремившимся любой ценой рассмешить публику. При этом даже относившиеся к нему с большой симпатией отмечали, что «культуры в нем было мало — не всегда даже был грамотен».[594] Последнее соответствовало действительности, ведь ни в детстве, ни в юности артист не смог получить сколько-нибудь значительного образования. Тем не менее природный ум, наблюдательность, чуткая душа давали ему возможность глубоко и тонко воспринимать жизнь и выявлять в своих сценических созданиях всю сущность того или иного персонажа, весь его духовный мир, создавая законченный типичный образ. Но творческий процесс происходил интуитивно. Режиссер Александрийского театра Е. Карпов, не один год работавший с Варламовым, так писал о его работе над ролью: «Варламов, как артист, представлял из себя непосредственную натуру, творившую на сцене интуитивно. Он не обдумывал роль, не анализировал ее, он чувствовал, понимал ее сердцем, а не умом. Постепенно сживаясь с ролью на репетициях, он все тоньше и глубже выявлял характер роли, переживал ее эмоции. Очень часто и я как режиссер, и его товарищи поражались тонкостью и художественной правдой его работы. Идя, так сказать, от внутренних переживаний, Варламов невольно принимал и внешность того человека, которого он играл. Как только он надевал костюм, он преображался в лицо, изображаемое им на сцене, его манеры, походка, жесты, говор вполне гармонировали с его речью…». Таким образом, в противоположность В. В. Самойлову Варламов, создавая тот или иной сценический персонаж, шел от внутреннего содержания к внешнему облику (в то время как у Самойлова наоборот — внешний рисунок роли определял в значительной степени психологическую характеристику).