Санскритские формы — pa, pi, pi-bami (латинское bibo — «пью»), pa-nam (лат. potus), pa-tra (лат. poculum); латинские — po-tus, po-to, po-culum, и т. д., с которыми связан глагол bibo и многие его простые и составные формы (корень Ы-); славянское pi-ti/пи-ть (лат. bibere); литовское po-ta (лат. ebriositas — пьянство) и огромное количество других вариантов.
В связи с этим непременно следует процитировать Рэлстона, хотя стоит иметь в виду, что в некоторых деталях он немного устарел. Его работа «Песни русского народа», откуда я привожу следующий отрывок, была опубликована в начале 1872 года. Вот что Рэлстон пишет о вампирах: «Это название никогда не могли удовлетворительно объяснить. Слово „вампир“ именно в этой его форме — vampir — южнорусское upuir, upir до сих пор сравнивали с литовским wempti = „пить“ и wempti, wampiti = „рычать“, „ворчать“ и выводили его из корня pi- (пить) с префиксом u = av, va. Если эта деривация верна, то главную особенность вампира можно истолковать как подобие опьянения кровью. В соответствии с этими представлениями хорваты называют вампира pijavica (пиявица), а сербы говорят о человеке с лицом, красным от постоянного пьянства, что он „багровый, как вампир“; сербы it словаки именуют горького пьяницу словом vlkodlak (влкод-члак, т. е. вурдалак). Словенцы и кашубы называют vieszey- это название аналогично тому, которое в нашем родном языке, как, впрочем, и в русском, дают человеку, рожденному ведьмой. Поляки именуют вампира upior или upir, причем последний вариант бытует и среди чехов. В Греции для вампира есть местные названия: „облачившийся в плоть“ (Кипр); „готовый встать из могилы“ (Тенос); „неразложившийся“ (Кифнос)». Даже такой авторитет в области изучения Греции, как мистер Дж. К. Лоусон, считает, что они не поддаются анализу. Ньютон в своей работе «Левант: путешествия и открытия» и особенно Пэшли в «Путешествиях по Криту» упоминают название, которое в ходу на Родосе, а еще более употребительно на Крите. Его этимология не установлена. Пэшли полагает, что оно может означать «разрушитель», «уничтожитель», однако мистер Аоусон связывает его с «зеваю» или «широко разеваю рот», что наводит на мысль о кровожадно распахнутой пасти вампира — «os hians, dentes can-didi» («пасть разверстая, клыки белоснежные»), как говорит Леоне Аллаччи.
Сент-Клэр и Броуфи в книге «Двенадцать лет изучения восточного вопроса в Болгарии» (1877) отмечают: «Чистые болгары называют это существо [вампира] исконно славянским словом upior, гагаузы же (т. е. болгары, смешавшиеся с турками) — турецким словом obour (обур); в Далмации вампиры известны под именем Wrikodlaki, которое представляется просто искаженным новогреческим словом».
В самой Греции слово «вампир» явно неизвестно, общеупотребительным названием является слово, которое можно транслитерировать как vrykolakas (вриколакас), множественное число vrykolakes (вриколакес). Тозер приводит в качестве турецкого варианта vurkolak (вурколак). А в Македонии, где греческое население постоянно контактирует со своими славянскими соседями, особенно в районе Меленик на северо-востоке, греки переняли другие формы[41] и используют их как синонимы названия вриколакас в его обычном греческом значении. Однако довольно странно, что, за этим единственным исключением, в масштабах всей континентальной Греции и многочисленных греческих островов форма «вампир» нигде не встречается. Кораес отрицает славянское происхождение слова вриколакас и пытается соотнести один из местных вариантов с гипотетическим древнегреческим словом, утверждая, что оно является эквивалентом слова, которое использовал географ Страбон,[42] и другого, подобного, употребленного Арианом Никомедийским в «Рассуждениях Эпиктета»,[43] а также с более употребительным,[44] встречающимся у Аристофана в «Женщинах на празднике Фесмофорий». Оно также попадается еще и у Платона в диалоге «Федон».[45] Это дериват, уменьшительное от «мормо», что значило «домовой», «чертенок», но иногда и хуже: «кровосос с отвратительной внешностью». Гипотеза весьма оригинальна и патриотична, однако Бернард Шмидт и все прочие авторитеты сходятся на том, что она полностью ошибочна и что греческое слово вриколакас, несомненно, «следует отождествить со словом, общим для всей славянской группы языков. Это словенское сложное слово, встречающееся в вариантах volkodlak, vukodlak, vulkodlak (волкодлак, вукодлак, вулкодлак). Первая его часть имеет значение „волк“, тогда как вторую часть соотнесли, хотя подлинное родство не вполне доказуемо, с blaka (блака), что в старославянском языке и в новославянских языках, в частности в сербском, означает „волосы“ на теле коровы или лошади или же конскую гриву.[46] Но к каким бы результатам ни привели попытки установить точное значение этого сложного слова аналитическим путем, синтетическое его употребление во всех славянских языках, за исключением сербского, эквивалентно английскому слову „werewolf“ (уэрвулф), шотландскому „warwulf“ (уарвулф), немецкому „Werwolf“ (вервольф) и французскому „loup-garou“ (лупгару). В сербском языке это слово имеет значение „вампир“.[47] Но в связи с этим следует отметить: среди славянских народов, и особенно среди сербов, бытует поверье, будто человек, бывший при жизни вервольфом, оборотнем, после смерти становится вампиром; таким образом, оба эти значения тесно связаны.[48] В некоторых районах, особенно в Элиде,[49] даже верили, будто тот, кто отведал мяса овцы, которую загрыз волк, после смерти превращается в вампира.[50] Однако необходимо помнить, что хотя суеверия, касающиеся вервольфов и вампиров, во многих отношениях совпадают, а в некоторых моментах и полностью идентичны, все же, особенно в славянских преданиях, между ними наблюдаются весьма существенные различия. Ведь Славяне четко определяют вампира как неразложившееся и ожившее мертвое тело, возвращающееся на землю из своей могилы — в противном случае его нельзя, строго говоря, назвать вампиром. Вероятно, не будет преувеличением сказать (и нам еще выпадет случай это пронаблюдать), что представления собственно о вампирах являются специфической особенностью славянских — и отчасти соседних с ними — народов. Особенно часто подобные поверья встречаются в балканских странах, в Греции, а также в России, в Венгрии, Богемии, Моравии и Силезии. Разумеется, существует множество вариантов такого рода поверий, как на Западе, так и на Востоке, и в других странах имеются свои предания о вампирах, в точности соответствующие славянским нормам, но только за пределами отмеченных нами районов явления вампиров достаточно редки, тогда как в своей Исконной вотчине вампиры и по сей день пользуются ужасающим влиянием, и люди там боятся не столько призраков, сколько возвращения этих мертвых тел, багровых и набухших, отвратительно раздувшихся от выпитой крови, наделенных способностью вести непонятную, омерзительную, дьявольскую жизнь.
В датском и шведском языках мы имеем форму vampyr, в голландском — vampir, во французском — le vampire, в итальянском, испанском и португальском языках — vampiro, в современной латыни — vampyrus.[51] Оксфордский словарь дает вампиру следующее определение: „Сверхъестественное существо (согласно изначальным странным поверьям — оживший труп); считается, что оно добывает себе пропитание и причиняет тем самым вред, высасывая кровь у спящих; мужчина или женщина, наделенные аналогичными аномальными способностями“. Первым замеченным примером использования этого слова в литературе, является, видимо, упоминание о вампирах в „Путешествиях трех английских джентльменов“ — произведении, написанном около 1734 года и опубликованном в IV томе „Харлейского альманаха“ (1745); там встречается следующий пассаж: „Мы не должны упустить случая отметить здесь, что наш помещик [в Лаубахе], кажется, обратил определенное внимание на то, что рассказывал о вампирах барон Вальвазор, утверждавший, будто ими просто кишат отдельные части нашей страны. Считается, что эти вампиры представляют собой не что иное, как тела умерших людей, оживленные злыми духами. Эти трупы встают по ночам из могил и высасывают кровь из множества живых людей, уничтожая их таким образом“. Вскоре представления о вампирах и само это слово стали совершенно привычными, и Оливер Голдсмит в своем „Гражданине Мира“ (1760–1762) употребляет фразу, которая уже тогда воспринималась как вполне обычная: „От еды у него наступает пресыщение, и в конце концов он начинает сосать кровь, подобно вампиру“.
49
Стоит вспомнить историю зверски убиенного Пелопса, которого его отец Тантал зажарил и подал богам в качестве пиршественного блюда. Боги, однако, поняли, в чем дело, и только Деметра, поглощенная скорбью по своей пропав шей дочери Персефоне, не заметила и съела плечо зажаренного юноши. История эта происходит из Элиды. Боги оживили парня, и Деметра тогда заменила ему недостающее плечо другим, сделанным из слоновой кости. Эту реликвию принято было демонстрировать в Элиде еще в древности, и Плиний сообщает: "В Элиде имели обыкновение показывать ребро Пелопса, утверждая, что оно из слоновой кости"). "Historia Naturalis", XXVIII, 4, vij, ed. Gabriel Brotier, Barbou, 1779, vol. V, p. 112. Слово «costa» в данном отрывке вполне можно понимать в значениях «плечо» и «бок». Но Бротье приводит глоссу: "В первом издании было написано: "копье Пелопса, а издатели исправили на "ребро Пелопса", Лучше читать «плечо», чему свидетель Вергилий". ("Георгики", III, 7): …Пелоп, с плечом из кости слоновой Конник лихой… Можно предположить, что в первом издании «копье» употреблялось как метафора пениса; подобные «военные» сравнения встречаются нередко. См. у Авзония, "Cepto nuptialis", 117, "Мечет муж сей копье, все силы напрягши".
50
Это поверье присуще, видимо, преимущественно Элиде. Curtius Wachsmutt, Das alte Griechenland im Neiien, p. 117.
51
Слово Vampyrus не упоминают ни Дю Каюк, ни Форчеллини, изд. Forlanetto & De-Vit, 1871; нет этого слова и в "Petit Supplement" Шмидта, 1906.